Прощённые долги - Инна Тронина (2016)

– Докурилась, кобыла, дошлялась по ночам в кабаки! – Кривая усмешка так и приклеилась к сведённым судорогой губам Всеволода. – Мама Лара святая женщина, она же умрёт на месте! Это где же видано, чтобы здоровая девка, метр семьдесят ростом, ни к чему в доме пальцем не прикасалась? Я и матери её, и бабке говорил, чтобы у Дашки хоть какие-то обязанности в семье были…

Грачёв вскочил со стула. Подошёл к трёхстворчатому окну. За стеклом разливалось пасмурное осеннее утро. И тоже летали чайки.

– Ведь даже шмотки свои не постирает… Ах, она ручки испортит! Ах, она – наша надежда! Она и так, бедненькая, устаёт. Сиротка несчастная, у неё нет отца, так пусть погуляет. Когда он был жив, Дашка по струнке ходила. Теперь распоясалась, и сиротство для неё, как блаженство. Косметика вся из коммерческого, а сама копейки в дом не принесла. Мать с бабкой ласточке своей то и дело деньги дают на всякую ерунду. От переутомления начала бандитов постель водить… – Всеволод прижался лбом к стеклу, будто хотел его выдавить. – Вы как хотите, а я её прикончу, лярву!

– Не вздумай! – Андрей, зная друга, всерьёз воспринял угрозу. – Не стоит того эта история. Ну, с кем не бывает? Ошибки молодости, и только. Она же не специально его привела.

– Ещё бы специально! – прорычал Грачёв. – Тогда бы я даже тебя не послушал! Но как можно простить её после всего, что с тобой приключилось? Конечно, ты можешь ей грех отпустить – твоё право. Претерпев муки, ты проявишь благородство и спустишь всё на тормозах. Но если бы кто-то из нас тогда назвал Филиппа по имени? Тогда им с Тимом тоже была бы хана. И их семьям, между прочим, а там двое детей. Кроме того, сам факт наличия уссеровского шпика в постели моей сестры о чём-то говорит? Нет, даже не моей, а сестры Михаила Ружецкого! Дочери самого Сириуса! Уссер проиграл ему в восемьдесят шестом, а сейчас победил. Именно так я это и воспринимаю. Да вся «малина» Питера будет на меня теперь пальцами показывать. Имя этого парня Элеонора не назвала?

– Нет, к сожалению.

Озирский очень переживал и не знал, куда девать глаза, руки. Кроме того, изнутри его тело сжигал жар, и на лбу то и дело выступала быстро высыхающая испарина. Забинтованной ладонью Андрей прижимал к груди повязку и с трудом сдерживал кашель.

– Тогда я это узнаю. – Филипп вынул блокнот. – А пока не мешало бы накоротке вот с этим ознакомиться. Андрей, ты и вправду ничего не слышал? Ни выстрелов, ни криков? Да там так вороны орали, что мёртвого подняли бы…

– Значит, я был мертвее мёртвого, – глухо сказал Андрей. – Дело в том, что после первой инъекции я ясно увидел твой дом в Песочном. И сумел сообразить, что ещё чуть-чуть – и реальность перестанет для меня существовать. Тогда я все мысли сосредоточил на одном – на противодействии дурману. Мысли уже путались, но всё же удалось сбросить наваждение. Минут пять судорог, потом – проливной пот – и я смог двигаться. Видения пропали. Боль была такая, что раскалённый утюг – ерунда по сравнению с ней. А когда Элеонора вколола вторую дозу, я вырубился моментально. И, представьте себе, очутился на концерте в школе. Это было накануне седьмого ноября шестьдесят седьмого года. Тогда широко отмечали пятидесятилетие революции. Мне было десять лет, и я пел «Орлёнка». Долго репетировал, помню, очень волновался. Потом пришлось на «бис» несколько раз выходить с этой песней. Так вот, почему-то я вернулся туда, на сцену. Стоял в белой рубашке, с пионерским галстуком. Помните, там такие слова? «На помощь спешат комсомольцы-орлята, и жизнь возвратится ко мне!» Именно эту фразу я и спел в беспамятстве. Как будто почувствовал, что меня выручат. Или кто-то утешить хотел – дед, например.

– И никого из агентов больше не видел? – удивился Готтхильф.

– Нет. Ни первого, ни второго.

– Ты имеешь в виду человека в окружении Стеличека? – догадался Филипп.