Полоса черная, полоса белая - Екатерина Островская (2019)

Внизу на скамейке перед парадным сидела молодая мама с коляской и читала книгу.

— Да вот думаю, откуда в нашем доме валенок.

— Это брата валенки. То есть твоего отца, — вздохнула Нина. — В последнюю зиму, когда он… ну ты помнишь, уже все из дома тащил… Пропил ботинки французские на меху. Ну, я ему валенки тогда и презентовала. Он так радовался. Говорил: «Какое чудесное изобретение — не надо ничего зашнуровывать. Сунул ноги, и шлепай, куда надо. И тепло и удобно».

Голос ее сорвался. Она погладила племянника по плечу.

— Я так хочу, Сереженька, чтобы у тебя все было хорошо! Только ты не пей, пожалуйста. Каким же он был красивым, пока не начал пить!

Он не помнил отца высоким и красивым. В памяти сохранились лишь его последние годы, когда он, рано постаревший, прятал глаза и старался не дышать на сына. Плакал непонятно с чего и постоянно просил прощения.

Мать бы не ушла так просто к Брайену. Отец действительно был виноват. Он улетел в Новосибирск, чтобы сделать какой-то доклад. Конференция должна была проходить пару дней, но он вернулся через неделю.

«Ну, задержался: с коллегами обсуждали научные вопросы. Ходил по гостям к людям, которых не видел никогда, но о которых слышал очень многое…»

Так он объяснял Лизе — своей доверчивой жене и матери Сережи.

А потом Лизе позвонила какая-то девушка и рассказала, что она летала на конференцию вместе со своим учителем, которого «безумно обожает». И еще безумно любит. Они жили в одном номере, и у них все было.

Отец не стал отпираться. А мама собрала вещички и ушла.

Как потом выяснилось, к американцу, который был генеральным директором их совместного предприятия, занимавшегося техническими разработками.

Брайену было пятьдесят лет, он был статным и холеным. Лиза работала у него директором по персоналу, а говоря по-советски, начальником отдела кадров.

Чтобы попасть на это место, ей пришлось участвовать в конкурсе, а потом пройти собеседование. Она всех конкуренток обошла, потому что была не только молода и красива, но и знала два языка, не считая русского. И когда она, как и все претендентки, ответила, что не является агентом КГБ, то почему-то поверили только ей.

Когда отец узнал, что она ушла к своему директору, то сразу пошел бить американцу морду. Вошел в его кабинет и сразу начал.

На вопли начальства сбежались все сотрудники и, конечно же, секретарша-переводчица, которая с удивлением узнала, что ее шеф прекрасно общается на великом и могучем.

Брайен забился под дубовый стол, прикрываясь папкой с чертежами и органайзером.

— Ник, что ты делаешь? Ник, ведь мы с тобой друзья! Ой… Прекрати, Ник! Мне же больно, мать твою!

На его вопли прибежала и охрана, и даже вызванная кем-то милиция.

Сотрудники стояли и смотрели, как высокий и красивый сорокалетний мужчина молча лупит ногами по кому-то, зажавшемуся между двумя тумбами стола.

— Что здесь происходит?! — закричал старший милицейского наряда.

— Ничего особенного, — объяснили ему, — советский ученый, доктор наук, лупит пройдоху-американца.

На всякий случай профессора Ерохина задержали. В отделении ему объяснили, что американцев бить нельзя. И даже не потому, что у них есть права человека, а у нас нет. А потому, что с ними теперь дружба, вот когда эта дружба закончится, можете делать, товарищ ученый, все, что захотите. А мы поможем.

Его даже не арестовали, хотя телегу в партком института отправили.

Но мама все равно не вернулась.

И тогда отец запил. Сначала втайне от всех и не каждый день, потом втайне от сына. И все завертелось. Из института его уволили, правда, следом уволили всех, институт снесли, и на его месте поставили торгово-развлекательный центр. С магазинами, кинотеатрами, банями и боулингами. Его, естественно, охраняла «Сфера», и как раз туда впоследствии пришел Ерохин-младший начальником дежурной смены, чтобы потом пасть еще ниже. Но отца уже не было на свете.