Среди тысячи слов - Эмма Скотт (2020)

– Доброй ночи, Айзек, – ответила я, но он уже ушел.

Глава восемнадцатая

Айзек

– Какого черта, Марти? – спросил я, когда последний член труппы ушел. – Влюбленным? Я выглядел, черт возьми, влюбленным?

Мартин просто спокойно взглянул на меня.

– Я не собираюсь менять постановку, – ответил он. – Буду называть вещи так, как вижу. Но я надеялся…

– Хватит этих надежд. Делай с постановкой что хочешь, но хватит уже этого сводничества.

Его взгляд стал суровым, и он скрестил руки на груди.

– Говорю то, что вижу, – снова сказал Мартин. – Если ты даешь мне эти эмоции, я использую их в пьесе. – Он подошел ко мне. – Ты ничего с этим поделать не можешь. Но в отношении ее ты что-то можешь сделать.

– Слишком поздно, Марти, – ответил я, и весь гнев покинул меня. – Я уезжаю из Хармони. Выберут меня твои агенты по поиску талантов или нет.

– Надеюсь, ты найдешь то, что ищешь, когда это произойдет. Но я также надеюсь, что ты не упустишь то, что прямо перед тобой, – он хлопнул меня по плечу. – Никогда не будет слишком поздно. Эти два слова самые большие, самые мощные убийцы надежды, когда-либо придуманные человечеством.

* * *

Я открыл дверь трейлера и увидел, что батя вырубился на диване, а все еще дымящаяся сигарета лежит в пепельнице на кофейном столике. Пачка неоплаченных счетов служила подставкой для стакана, испачканная пивом, виски и остатками фаст-фуда. Если у безнадежности и был запах, то это запах выдохшегося пива, жира и переполненной пепельницы.

– Еще не слишком поздно ко всем чертям убраться отсюда, – пробормотал я.

Но вместо того, чтобы собрать вещи и отправиться к Марти, я потушил сигарету и выключил свет.

На следующее утро я налил молоко в миску с хлопьями и ел их, стоя у кухонной стойки. Наконец, батя проснулся и сел, моргая и глядя на меня заспанными глазами, почесывая щетину на подбородке.

– Идешь на работу?

– У меня выходной.

Он сел на диване.

– Берешь выходной?

– Я не беру выходной, батя, – спокойно сказал я. – Я не работаю по вторникам.

Автосервис, в котором я работаю в Брэкстоне, хотел назначить мне полный рабочий день, но я то работал в автосервисе, то помогал Марти в театре. Батя ни за что не должен про это знать.

Я начал есть хлопья быстрее.

– Что будешь делать весь день? Репетировать эту глупую пьесу? Бегать в колготках и бриджах, бормоча кучу дерьма, которую никто не понимает?

– Да, бать, именно этим я и собираюсь заняться, – сказал я.

На мгновение он уставился на меня. Я ответил тем же.

– Не надо тут умничать, – сказал он низким голосом, словно гром, предупреждающий о буре.

Он еще мгновение смотрел на меня, а потом, проворчав что-то, нашел зажигалку и стал рыться на захламленном кофейном столике в поисках пачки сигарет. Раздражение все накапливалось, и он искал все быстрее, переворачивая пустые бутылки и банки. Наконец, пробормотав проклятие, батя перевернул весь стол, опрокинув сигаретные окурки, пепел, бутылки и банки на пол.

– Боже, бать.

Я убрал миску и, схватив мусорный мешок из-под раковины, встал на колени и принялся за уборку, складывая бутылки и банки в пакет.

Все еще сидя на диване, батя низко склонился за пустой банкой из-под пива и кинул ее в мешок. Затем он взял одну из бутылок за горлышко и ударил ею меня по лицу.

– Ну, умничай тут у меня, – проорал он, размахивая бутылкой.

Я уставился на него, а сердце колотилось в груди. Учащенно дыша, я чувствовал, как правая часть лица начала опухать. С каждым ударом сердца острая боль пронзала скулу и рану под глазом. Кровь стекала по щеке.

С криком ярости я выбил бутылку из его руки, схватил его за запястья и прижал к его груди. Я вжимал его в диван, надавливая всем своим весом, глядя ему в глаза. Кровь струилась со щеки на его клетчатую рубашку.