Доброключения и рассуждения Луция Катина - Борис Акунин (2019)

– Дядя, как всегда, был с прусским майором Шеером, своим советником, о котором я вам говорил, – гордо рассказал его высочество. – Тот сразу накинулся на меня с упреками: как-де я мог ослушаться короля, Ангальтский полк покрыл себя позором, не произвел ни единого выстрела, а просто разбежался, едва показалась вражеская конница. И прочее подобное. А дядя молчит, кивает головой. Я сначала обратился к Шееру: «Сударь, выйдите вон и ожидайте, когда вас вызовут». Он разинул рот – его никто еще так не осаживал. – Гансель хихикнул. – Дядя переполошился. «Как смеете вы так разговаривать с нашим драгоценным другом, доверенным лицом кузена Фридриха?». А я ему: «Нет, ваша светлость, как это вы смеете так разговаривать с вашим государем? Иль вы забыли, что я достиг совершеннолетия? Так знайте же, что отныне правлю я. Сегодня вечером в аудиенц-зале состоится заседание Гофрата, которому я объявлю свою волю». Видели бы вы дядину физиономию! Она и так белая, тощая, ледяная, а тут вовсе вытянулась в сосульку! Я думал, его хватит удар! А напоследок я снова повернулся к Шееру, который глядел на меня так, будто на его глазах котик обратился в тигра… – С этими словами Гансель погладил запрыгнувшего к нему на колени Цицерона. – И спрашиваю, холодно: «Вы еще здесь, сударь?» Вылетел пулей!

– Я вами восхищаюсь, – воскликнул Луций со всей искренностью. Честно сказать, он не ожидал от нежносердечного юноши такой твердости.

– К членам Гофрата – это наш придворный совет – отправлены посыльные. В восемь часов все соберутся, и мы произведем революцию, о которой говорили в дороге!

Его высочество вскочил, ссадив Цицерона, подошел к столу и покрутил рычажок музыкальной шкатулки. Та заиграла гавот. Реформаторы пустились в пляс, приседая, подпрыгивая и церемонно раскланиваясь друг перед другом.

А полчаса спустя принц горько рыдал. Прибежали из дворца, сказали, что герцога-регента хватил удар – его светлость упал и лишился чувств, но перед тем успел прошептать: «Передайте Ганселю, что я его прощаю».

– Ах! – пролепетал Карл-Йоганн, смертельно побледнев. – Что я наделал! Я убил его!

И закрыл лицо руками.

– Погодите убиваться. Может быть, это только обморок, – сказал ему Катин. – Спешите к нему.

Гансель пробормотал: «Да-да, вы правы». И побежал к двери.

Теперь он воротился из дворца нескоро, далеко за полдень, удрученный.

– Очнулся, но очень плох. Доктор Бауэр, это лейб-медик, присланный королем Фридрихом, очень опытный лекарь, опасается за жизнь больного. Оказывается, у дяди больное сердце. Я этого не знал. Он никогда не жаловался на здоровье, он такой скрытный! Боже, как я мог столь грубо с ним говорить? – Принц схватился за виски. – Ведь это человек, который, как умел, сберегал для меня страну все эти годы! И какое благородство! Он сказал мне, что просит не отменять сегодняшнего заседания. У него одна-единственная просьба: провести совет не в аудиенц-зале, а близ его ложа. Дядя пообещал, что во всем меня поддержит, ибо перед Гофратом княжеская семья должна держаться вместе… Я не знал благородной души этого человека. Как же мне стыдно!

– Сейчас не время плакать, – сказал на это Катин, поражаясь неиссякаемости слезных желез его высочества. – Родственное сочувствие – похвальная эмоция, но у государя она не должна ослаблять решительности. Не отступайтесь от своих великих намерений!

Мокрые глаза принца воззрились на Луция с изумлением.

– Друг мой, с чего вы взяли, что я могу от них отступиться? Сейчас еще немного поплачу и сяду писать тезисы своего выступления.