Доброключения и рассуждения Луция Катина - Борис Акунин (2019)

– Старинный человек, из прошлого времени, – всё готовил депутата Корзинин. – Вы с ним держитесь чинно, без новомодных обычаев.

Видно было, что Афанасий Петрович тревожится.

Вышел хозяин странного дворца – крепкий старик в немецком кафтане, в панталонах, но в войлочных сапогах, стриженный кружком, с полуседой бородой.

Воевода представил ему уездного избранника, из чего следовало, что главная персона здесь не депутат.

Телятников на бригадира не смотрел вовсе, только на Катина. Заговорил бойко, свободно и сразу о деле, безо всяких здоровствований и церемоний. Должно быть, не имел привычки терять время попусту.

– Вы, сударь, человек петербургский, приняты у царицы. Научите, как ее принимать. Чем потчевать, как обустроить спаленку и прочие покои. Нельзя мне осрамиться.

– И Синбирску нельзя, – поддакнул Корзинин.

Пришлось Луцию обоих разочаровать.

– Вкусы императрицы мне неведомы, я видел ее только единожды, и говорили мы не о том, что вы желали бы знать. Однако могу отрекомендовать вам особу, которая с легкостью вас удовлетворит – Егора Васильевича Козлицкого. Я с ним в добрых отношениях, к тому ж он и сам захочет, чтобы ее величеству в Синбирске жилось приятно. Напишите Козлицкому, а я сделаю от себя приписку.

– Он так близок к государыне? – подумав, спросил промышленник.

– День и ночь при ней. Ближе, я полагаю, только граф Орлов, и то более в телесном смысле.

Это замечание хозяин, должно быть, счел скоромным. Двоеперстно перекрестился, трижды плюнул через плечо. Однако лицом повеселел.

– Что ж, премного вам признателен за протекцию. А и ближнего царского человека найду чем отблагодарить. За Телятниковым не задержится.

Пригласил закусить, чем Христос послал.

Из-за рождественского поста стол был по преимуществу растительный, но невиданного роскошества: с виноградами, ананасами, персиками и даже земляникой, вырастить которую в оранжерее великое искусство.

Хороша вышла и беседа.

Ко всему любознательный Катин спросил про то, что его больше всего занимало: как удалось человеку, живущему по старине, развернуть столь широкое дело?

– А по старине здоровее, – охотно отвечал Телятников. – Вина я сам не пью и приказчикам не позволяю. Тож со всяким баловством. За честную работу честно плачу, за лентяйство и озорство строго наказываю. Обчество оно ведь навроде псарни, а люди навроде псов. Голодом их не мори, но и не перекармливай. Приучай к порядку. Без дела не бей, но ослушничать не давай. И станут псы шелковые, поджарые. Добудут тебе хоть лису, хоть волка, хоть медведя. Вот и весь закон.

Еще одна теория общественного устройства, подумал Луций. По ней правитель не садовник, не врач, а псарь. Не в том ли вся мудрость российского государства?

– А еще у нас на Руси тем хорошо, что всё откупить можно, – продолжил философию хозяин. – Власть далеко, в Питере, близко лишь ее слуги, и с ними всегда договоришься. – (Тут воевода кивнул, но спохватился депутата и превратил кивок в неопределенное мановение головой.) – Коли есть деньги, ты как за каменной стеной. Не высовывайся из-за нее и живи как нравится. Вот, к примеру, был указ сорок шестого года – что купцам крепостными владеть нельзя, только дворянам. А у меня по заводам и мануфактурам 80 тыщ работников. Как быть? Сыскал кого надо, тряхнул мошной – и сделался потомственный дворянин. А поглядеть на меня – какой я дворянин? Бабьих пудреных волос с чулками этими погаными не ношу. Борода при мне. Иль хоть веру мою взять. Но я послал архиерею тысячонку – и вон они, заступники, на своих местах.

Телятников перекрестился на старообрядческие иконы и заключил:

– Так-то, сударь. Вы меня старинным человеком назвали, а я гляжу в будущее. Ибо как было на Руси испокон веку, так и останется. Иначе то уже не Русь станет, а сего Господь не попустит.

Воевода терпеливо дождался, когда закончится теоретический разговор, и перешел к практике: