Вдовий плат - Борис Акунин (2016)

– Пошто же вы, новгородцы, преданных мне людей, моих радетелей обижаете и разоряете? В чем согрешили они перед вами кроме того, что меня любят и мне верны? – Оказалось, что Иван умеет говорить и с чувством. Его голос налился горечью, даже слезно дрогнул. – Были у меня вчера жалобщики, знатные ваши люди, кого вы поставили на «поток», кому пограбили дворы и побили слуг – лишь за то, что эти честные бояре были с Москвой дружны. И случился тот разбой не из-за мятежа черни, не из-за воров-грабителей, а по вашему приговору. Правил же «поток» сам ваш степенной посадник Василий Ананьин с ближней старши́ною.

Ледяной взор великого князя вонзился в побледневшего Ананьина.

– Выйди, Василий.

Посадник сделал шаг вперед и открыл рот, готовясь оправдываться, но Иван властно поднял ладонь.

– Передо мной говорят, когда я спрошу. А спрашивать тебя буду не я – мои дьяки, на допросе. Им ответишь, они запишут, а я после решу, виновен ты или нет. Возьмите его.

Вышли двое багряных, взяли посадника под руки и утащили, будто воришку, подталкивая в спину. Ананьин оборачивался белым лицом, шлепал губами, но так ничего и не крикнул.

Толпа смятенно заколыхалась. Никто не ждал такой скорой расправы.

– Спрошу ответа и с особенных усердников, кто на «потоке» больше всех лютовал.

Иван Васильевич стал зачитывать имена ближайших помощников Ананьина. Произнесет одно – замолчит, и тут же багряные врезаются в толпу, без ошибки выхватывая названного.

В «потоке» участвовали многие из присутствующих, и почти все за него на Совете проголосовали. Поди знай, кого Москва сочла «особенным усердником». С каждым именем ужас делался всё острее.

Так повторилось одиннадцать раз. Потом великий князь бумагу отложил, и палата зажужжала – столько народу забормотали благодарственную молитву.

Но то был еще не конец.

– Мало того что вы верных мне людей грабите, когда я вдали от Новгорода… – Голос зазвучал громче и злее. Святые слова застыли у молившихся на устах. – Вы и много худшее учинили! Уже ныне, по моем приезде, некий злодей умертвил Александра Андреевича Курятника! Зарезали ночью, в спальне, будто жертвенного агнца! И кого? Московского окольничего, ближнего моего слугу!

Только что голос рокотал громом – и вновь сделался едва слышен. Задние, чтобы не упустить ни слова, приподнялись на цыпочки.

– Хотели острастку дать? Чтобы другим было неповадно идти на мою службу? Давно известно: убийство тайное, нераскрытое, безнаказанное запугивает сильнее. Но знайте, новгородцы, что от меня тайн не бывает.

Великий князь поднял руку.

Багряные кафтаны раздвинулись, выкатился на своем стуле наместник Борисов. Поклонился.

– Дозволь, пресветлый государь?

Взял со стола шелковый сверток. Медленно, очень медленно развернул.

Новгородцы выгибали шеи – что там такое?

Ахнули.

Борисов держал в высоко поднятой руке кинжал с необычной рукояткой в виде жабьей головы.

– Сей торчал в груди убитого окольничего. Жаба – знак предательства, все знают. Это у вас Александр Андреевич был новгородскому делу изменник? Так надо понимать? – Наместник сокрушенно покачал головой. – Эх вы… Я за вас перед государем ратую. Значит, за ваше воровство на мне вина…

– Не греши на всех новгородцев, Семен Никитич, – сказал Иван. – Не мешай добрые зерна с плевелами. Говори, что сыскано.

Боярин приложил руку к груди:

– Слушаюсь, пресветлый государь… Расспрошено было по лавкам, по торговцам, по всякого звания людям. И опознали ножик. Видели его за поясом у одного из вас…

Настасья уже некоторое время из-под приопущенных ресниц наблюдала за Иваном Лошинским. Тот, едва увидел кинжал, рванул на горле тугой златотканый ворот.

– Твой это нож, Иван Лошинский! – показал пальцем Борисов. – Не отопрешься!

– Потерял я его! Давно, не упомню где! – крикнул обвиненный.