Вдовий плат - Борис Акунин (2016)

Вот тут великий князь ожил, в тусклых очах зажглись огни.

И было от чего.

Денег Настасья дарить не стала, на них смотреть скучно. Слуги внесли мохнатый персидский ковер, ловко раскатив его по полу. Стали один за другим выставлять золотые ковши, будто наполненные разными винами – красным, желтым, зеленым, синим, а это лалы, топазы, смарагды, сапфиры. Потом разложили драгоценное оружие.

Младшие братья повскакивали с мест.

– Иване, меч франкский хорош! – не выдержал Андрей Васильевич. – Ты его в Оружейную палату сложишь, будет там лежать без пользы, а мне такого давно хотелось!

Великий князь будто и не услышал.

– Вам, князья Васильевичи, свои дары приготовлены, – с поклоном сказала Настасья. – Я московский обычай знаю, при государе никого другого одаривать не положено. Потому ваши подарки в другой горнице разложены. Ныне проводят вас, если господин великий князь дозволит.

И снова выплыли певуньи. Смуглая подошла к Андрею Углицкому, пышная – к Борису Волоцкому, и повели их за собой, одного в правую дверь, другого в левую.

Тень улыбки мелькнула на лице Ивана – первое живое движение.

Говорить о деле, однако, было еще рано.

– Вина налей, – шикнула Григориева на стоявшего за спиной слугу. – Пусто у меня, не видишь?

Немолодой, длиннобородый виночерпий сунулся неуклюже, пролил несколько капель на скатерть. Настасья с размаху стукнула его серебряной ложкой по костяшкам – больно. Тут великий князь улыбнулся пошире, с превосходством: его отроки прислуживали ловчее.

Настасья же еле сдержалась, чтобы не ударить бородатого еще раз. Ишь, прилип, словно репей. Какой при нем разговор?

Иван сделал знак кравчему.

Тот объявил, будто о великом событии:

– Государь великий князь желает облегчиться.

С чего бы это, удивилась Каменная, вроде не ел и почти не пил.

Сказала:

– Слуги проводят до нужного чулана.

Кравчий уставился на нее в изумлении.

– Государь не выходит. Все прочие выходят, а он остается, – укоризненно пояснил Борисов, словно Настасья должна была знать кремлевские порядки.

Наместника покатили прочь, вышла и Григориева, пытаясь представить себе – каково это, если великому государю принуждится на большом пиру, где сидят двести или триста человек. То-то, поди, в дверях давка! Ну москвичи, ну потешники…

В залу уже семенил слуга с серебряным тазом и утиральником.

Мысленно плюнув, Настасья ускорила шаг. За нею, оглядываясь, тащился неуклюжий виночерпий.

– Коли так, схожу-ка пока что и я опорожнюсь, – молвила вслух боярыня, повернула за угол – и тут ее принял за локоть человек в багряном кафтане. Шепнул:

– Идем, государь ждет.

Удивившись, но не слишком (ах, вон оно что!), она вернулась в залу другой дверью. Ни кравчего, ни слуги с тазом там не было. Иван стоял у стола, длинный и сутулый, похрустывал пальцами.

– Вот теперь поговорим, Настасья Юрьева, – сказал он скрипучим, будто ссохшимся голосом. – Без доглядчика от Борецкой.

– Откуда ты, княже, знаешь? – поразилась Григориева.

По условию на время пира был к ней приставлен верный Марфин человек, вечевой дьяк Назар – под видом виночерпия: чтобы всё видеть, слышать и потом Борецкой пересказать.

Ответа на вопрос не последовало. Ах да, у московских великому князю вопросов не задают.

Иван Васильевич, весь вечер просидевший к Настасье боком, ни разу головы не повернувший, сейчас смотрел ей прямо в глаза.

– О каком это ключе ты моему наместнику говорила? – ровным голосом спросил он.

Жабья голова

Ноября 26 дня, в воскресенье, собрал государь и великий князь на своем государевом городище всю Господу: архиепископа с архимандритами, посадников и тысяцких, бояр и первых купцов, чтобы объявить господину великому Новгороду свою монаршью волю – зачем пожаловал.