Ведьмин вяз - Тана Френч (2020)

Казалось бы, Леон прав, после такого откровения мне должно было полегчать. Я не убийца, это ли не лучшая новость? К тому же – ай да Тоби, ай да юный сыщик! – я узнал, как и хотел, что случилось с Домиником, и в довершение всего мне стало предельно ясно, что Рафферти ничего нам не сделает, мы дома и свободны от подозрений. В общем, все сложилось как нельзя лучше.

Но легче мне не стало. Я никак не мог свыкнуться с новым положением дел. Мне бы, к примеру, изводить себя нравственными сомнениями – рассказывать ли обо всем остальным (хотя бы отцу, разве он не достоин знать, что мы с Хьюго ни в чем не виноваты?), – но ничего такого не происходило. Во мне их просто не было, не осталось сил для сомнений, оценок и раздумий. Словно Леон с Сюзанной привезли в дом огромную коробку из “ИКЕА”: скорее всего, она изменит весь интерьер, когда – и если – я наконец удосужусь собрать детали, пока же она валяется на проходе, и я то ногу об нее обдеру, то треснусь локтем.

Я вернулся к размеренной жизни – завтрак, душ, потом в кабинет и за работу. Сам я еду не готовил, но в положенное время делал перерыв и перекусывал чем-то из обнаруженных на кухне разрозненных запасов – кто-то, скорее всего моя мать, накупил кучу продуктов, не требовавших приготовления. После ужина садился в гостиной с ноутбуком Хьюго и копался в интернете, пока мозг не отключался, и тогда шел спать. По ночам, как ни странно, не ворочался с боку на бок, терзаемый скорбью, моральными дилеммами или как минимум чудовищными кошмарами, а спал мертвым сном.

Работа над дневниками Хаскинса продвигалась споро: я наконец приспособился к его почерку и стремительно прорывался сквозь страницы. Хаскинс всеми правдами и неправдами пытался добиться у Элейн Макнамары, кто же был отцом ее ребенка, но та наотрез отказалась отвечать, чем немало его взбесила. Гнусавый, преувеличенно учтивый голос Хаскинса отчетливо звучал в моей голове, я слышал, как он подчеркивал едва ли не каждое слово и довольно поперхивал после очередного неопровержимого довода. Как-то, засидевшись над дневниками и перебрав с ксанаксом (я снова принимал успокоительные, и не потому что нервничал – я уже не слонялся по дому ночи напролет и не бил себя, ничего такого, просто мне казалось, что так жить разумнее), я даже предложил ему кофе.

Если что в моей жизни и переменилось, так это воскресные обеды, с общего молчаливого согласия они совершенно прекратились. Раз в два-три дня ко мне наведывался кто-нибудь из родни – видимо, чтобы удостовериться, что я не прячусь в шкафу, обхватив себя руками, раскачиваясь и бормоча, и не разлагаюсь у подножия лестницы, – но собеседник из меня был никудышный, так что гости особо не засиживались. Оливер толкнул речь – дескать, мы все скорбим, но жизнь продолжается, – на которую я не нашелся что ответить, а Мириам подарила фиолетовый камень, способствующий душевному исцелению, но я тут же его куда-то задевал. Несколько раз звонил Леон, я не брал трубку, и он оставлял мне длинные, сбивчивые и не совсем вразумительные сообщения на автоответчике. Сюзанна не звонила вовсе, что меня более чем устраивало.

В апреле 1888 года Элейн Макнамара родила – сына, как и предполагал Хьюго, очевидно, будущего дедушку миссис Возняк. Ребенка забрали, отдали добрейшим О’Хаганам, против чего мать “восстала предерзостно и с великим отчаянием”. Хаскинс втолковывал ей, что это расплата за грех и следует возблагодарить Бога, который по милости своей наказует ее к исправлению, но, кажется, ее это не вразумило.