Ведьмин вяз - Тана Френч (2020)

Не прошло и месяца, как привычная наша жизнь закончилась. В пятницу утром я снова сидел в саду под деревом и курил. Начиналась осень, пожелтевшие листья облетали с берез и падали мне на колени, наливалась багрянцем бузина, мелкие птички порхали и расклевывали ее на пробу, ясное синее небо отдавало прохладой. Где-то вдалеке мирно жужжала газонокосилка.

Уловив краем глаза тень, я вскочил от испуга – в косых лучах солнца на меня по высокой траве, точно предвестник, медленно и неумолимо надвигалась кособокая расплывчатая громада. Я не сразу сообразил, что это Хьюго ковыляет, тяжело налегая на трость. Я поспешно затушил сигарету и присыпал землей.

– Можно с тобой посидеть? – запыхавшись, произнес он, подойдя ближе.

– Конечно, – ответил я. Сердце у меня колотилось, я не знал, что и думать. Хьюго никогда не выходил ко мне в сад и если бы застукал меня с сигаретой, нарушилось бы безмолвное соглашение, поддерживавшее наше хрупкое равновесие. – Садись.

Он неловко опустился на траву, прикусив губу и опираясь на палку, яростно тряхнул головой, когда я протянул руку, чтобы ему помочь, прислонился к высокому дубу и вытянул ноги.

– Дай сигарету, – сказал он.

Помявшись смущенно, я выудил пачку, дал ему сигарету и помог прикурить. Он глубоко затянулся, закрыл глаза.

– О-о-о, – наконец выдохнул он. – Господи, как же мне этого не хватало.

– Ты разве курил?

– Еще как. Причем крепкие, “Вудбайнс”, по пачке в день. Двадцать лет, как бросил – отчасти потому, что вас стали привозить на лето, не хотел подавать дурной пример, но в основном для здоровья. И, как выяснилось, совершенно зря. – Уголки губ его то ли кривились в горькой полуулыбке, то ли просто опустились из-за болезни. – И ведь мог все эти двадцать лет дымить в удовольствие, ничего бы не изменилось.

Хьюго нарушил еще одно соглашение: прежде мы никогда не упоминали о том, что он умирает. Я не знал, что сказать. Этот разговор мне не нравился, внушал непонятный страх. Я тоже закурил, мы сидели, глядя на кружившие в воздухе кленовые вертолетики.

– Сюзанна звонила, – наконец произнес Хьюго. – Этот ее швейцарский спец посмотрел мою историю болезни. И сказал, что мои врачи правы: сделать больше ничего нельзя.

– Черт. – Я поморщился. – Черт.

– Да.

– Мне очень жаль.

– А я ведь верил, что не стану надеяться попусту. – Хьюго смотрел не на меня, а на клубившийся в солнечных лучах дымок от своей сигареты. – Я и правда так думал.

Мне захотелось дать Сюзанне хорошего тумака. Стерва, эгоистка, вечно ей надо настоять на своем, доктора ей не угодили, не лечат, а только калечат, а Хьюго страдай из-за ее фанаберии, да тут и дурак догадался бы, что не стоит даже пытаться…

– Зря она полезла, – ответил я. – Совершенно зря. Только хуже сделала.

– Да нет, она права. В принципе. Этот ее врач сказал, что в семидесяти пяти процентах подобных случаев он, вопреки мнению здешних врачей, рекомендует операцию, – это, конечно, проблему полностью не решает, рано или поздно рак возвращается, но позволяет выиграть несколько лет жизни… Ну а я попал в двадцать пять процентов. Опухоль расположена в каком-то не том месте.

– Мне очень жаль, – повторил я.

– Знаю. – Он сделал последнюю глубокую затяжку, наклонился и затушил сигарету о землю. Густая прядь упала, обнажив выбритый висок, куда входили и выходили волны радиотерапии. На поношенной рубашке Хьюго мельтешила рябая тень листвы вперемешку с пятнами солнца. – Дай еще сигарету.

Я протянул ему сигарету.

– Надо было пробовать все подряд, – сказал он. – Спиды, ЛСД. Героин. Впрочем, в моей молодости ничего этого, похоже, и не было; несколько раз я курил гашиш, но так и не пристрастился… Как думаешь, Леон знает, где можно достать ЛСД?

– Вряд ли, – усомнился я. Мне совершенно не улыбалось нянчиться с Хьюго под кислотой. – У него в Дублине, наверное, и знакомых-то не осталось.