В темном-темном лесу - Рут Уэйр (2016)

– Вы неправильно поняли. Никто не пытается вас наказать. Нам просто нужна ваша версия со-бытий.

– Если нельзя увидеть Нину, можно мне хотя бы одежду вернуть? И телефон.

Очевидно, я иду на поправку, раз начала волноваться о телефоне. Мне страшно представить, сколько накопилось почты и сообщений. Сегодня понедельник, наверняка со мной будет связываться редактор по поводу очередной главы. И мама… вдруг она звонила?

– Мне очень нужен телефон, – твердо говорю я. – Обещаю, что не буду звонить никому из тех, кто был в доме.

– А… – сдержанно произносит Ламарр. – Кстати, это нам тоже нужно с вами обсудить. Мы бы хотели взглянуть на ваш телефон, если вы не возражаете.

– Я не возражаю. Главное, потом вы мне его отдадите?

– Да. Но мы не можем его найти.

Я замираю. Если телефон не у них, то где?

– Он был у вас с собой, когда вы выбежали из дома?

Я напрягла память. Нет, не было. Я вообще большую часть дня не брала его в руки.

– Мне кажется, он остался в машине Клэр. Я думаю, что выронила его, когда мы ездили на стрельбище.

Ламарр качает головой.

– Нет, машину мы тщательно обыскали. И дом тоже.

– Тогда, может, я его на стрельбище потеряла…

– Мы проверим. – Она делает запись в блокноте. – Хотя вряд ли. Мы много раз звонили на него, никто не отвечает. Думаю, на стрельбище его бы кто-нибудь услышал.

– А что, сигнал проходит? – Я удивилась тому, что батарея так долго держит заряд. – А откуда вы знаете мой номер?

– Нам дала его доктор да Суза.

До меня не сразу доходит, что она про Нину.

– И что, сигнал точно проходит? Прямо звонок, не голосовая почта?

– Да… Вроде да, надо проверить. Но я практически уверена, что сигнал проходил.

– Значит, телефон не в доме. Там сети нет.

Ламарр хмурится, ее идеальный лоб прорезает вертикальная морщинка.

– Ну, техников мы уже озадачили, скоро они его запеленгуют. Мы сразу вам сообщим.

– Спасибо, – говорю я и прикусываю язык, чтобы не спросить: а вам-то зачем мой телефон?

Мне определенно становится лучше, потому что я чувствую волчий голод. Два часа назад я проглотила обед с мыслью: «А что так мало?» Примерно как в самолетах – смотришь на столовую ложку картофельного пюре и сосиску размером с мизинец и думаешь: для кого это вообще? Порции таких размеров в пафосных барах называют «канапе».

И мне скучно. Господи, как мне скучно! Уже не хочется все время спать и совершенно нечем занять себя. Ни телефона, ни ноутбука с рукописью, так что не поработаешь. Радио достало. Дома, когда оно работает фоном для моих каждодневных занятий, мне даже нравятся бесконечные повторы одного и того же цикла. Я знаю, что идет за чем, и привычная смена программ знаменует для меня ход времени. Здесь же это действует на нервы. Сколько раз надо прослушать перечисление ключевых новостей дня, чтобы сойти с ума?

Но хуже всего страх.

Есть такой эффект у тяжелобольных, я замечала это у дедушки в его последние недели. Проблемы мира перестают тебя волновать. Мир просто сжимается до твоих сиюминутных ощущений: завязки больничной сорочки неприятно давят на ребра, болит спина, кто-то держит за руку. Наверное, это какой-то защитный механизм. Чем хуже ты себя чувствуешь, тем сильнее сжимаются границы значимого мира, пока наконец единственной задачей не становится дыхание.

У меня сейчас идет обратный процесс. Когда меня сюда привезли, единственной моей задачей было не сдохнуть. Вчера мне хотелось спать и зализывать раны.

Сегодня меня начали волновать более масштабные проблемы.

Официально я не подозреваемая. Все-таки я пишу детективы и знаю, что в этом случае процедура допроса была бы другой, мне предложили бы адвоката, зачитали бы права.

Нет, пока они пытаются что-то нащупать. И явно не считают смерть Джеймса несчастным случаем.