Жизнь, по слухам, одна! - Татьяна Устинова (2008)

Катя горестно махнула рукой, но Глеб был настойчив, и они закатали штанину и долго рассматривали ее раны, довольно значительные и, как Глеб понял, болезненные. Содранная кожа подсыхала, трескалась, из трещин сочилась сукровица, джинсы изнутри подмокали и прилипали, и Глеб сказал, что нужно было, во-первых, обязательно сказать матери, а во-вторых, заклеить рану пластырем.

На это Катя ответила, что, во-первых, матери она говорить ни за что не станет, потому что в классе ее и так все считают маменьки-папенькиной дочкой и думают, что она все время ябедничает, а она никогда не ябедничает! А во-вторых, пластыря у нее вообще-то нету.

Муравей был забыт.

Нужно было что-то срочно предпринимать. Бежать в аптеку за пластырем и оставить дочку начальника в одиночестве на лавочке Глеб никак не мог. Бежать с ней тоже не мог: в любую минуту могли вернуться родители, и тогда разбитая коленка показалась бы праздником жизни по сравнению с громами и молниями, которые обрушились бы им на голову.

Катя смотрела на него с интересом, и именно в этот момент младший лейтенант Звоницкий понял, что должен немедленно, не сходя с этого места, доказать глупышке, что первое дело мужчины – помочь, выручить из беды, а как же иначе?.. Иначе откуда девчонка узнает, что мужчины благородны, сильны и призваны защищать, если он, Глеб, сию минуту ей это не докажет?!

И он придумал. У него была под курткой рация, допотопная, тяжеленная, а у водителя в «Волге» – аптечка. Глеб ушел в кусты, долго вызывал оттуда водителя, рация трещала, хрюкала, издавала еще какие-то дикие звуки, и все никак не получалось «соединиться», а когда в конце концов получилось, пришлось долго повторять, что именно ему, Глебу, нужно.

Все-таки пластырь водитель принес, коленка была заклеена, и Катя Мухина потом полдня смотрела на Глеба Звоницкого, как, должно быть, уездные барышни смотрели на героев войны двенадцатого года – с восхищением, обожанием и даже некоторым экстазом.

С тех пор прошла уйма лет, а это по-прежнему было одним из самых светлых его воспоминаний. Вот он и к Инженерному замку потащился только потому, что когда-то на скамеечке изучал муравья, а потом заклеивал ободранную Катину коленку!..

Почему так получается, что все самое хорошее, светлое, понятное и… правильное бывает только в юности? Почему потом никак не удается нащупать это светлое и правильное, а получается только у счастливчиков, у «избранных», вроде Ястребова и его Инны?..

Следовало поторопиться, чтобы опоздание не стало «значительным», и через несколько минут Глеб уже ступил на средиземноморскую плитку ресторана «Иль Грапполо».

Глеб этого ресторана не знал и, получив приглашение, не поленился, сунул нос в путеводитель, который всегда брал с собой. Именно в Питере ему решительно не хотелось попадать впросак. Лев Лурье, словно посмеиваясь изнутри путеводителя, пообещал Глебу «домашнюю пасту, нежную рыбу, суп из ягод». А также «обширную винную карту», некоторую вальяжность и отчасти – да-да! – небрежность персонала и фейсконтроль с пристрастием.

Машин на крохотном пятачке перед решеткой почти не было – два каких-то джипа, тонированных и не слишком чистых, и легкомысленная дамская иномарочка со зверушками на передней панели.

Должно быть, таможенник еще не прибыл.

Ну и славно. Будет лишний повод напомнить ему, что «точность – вежливость королей» или «притворяйся вежливым – и привыкнешь», и еще какую-нибудь назидательную школьную чушь в этом роде, чтоб уж окончательно убедить дурашку в том, что тягаться с Глебом ему не под силу.