– Я хотела сразу же поехать к Диме, ее бывшему мужу!.. Я должна его спросить, где он был этой ночью и, если у нее, во сколько ушел. А потом я подумала, что если это он убил Ниночку, то вряд ли мне признается!.. А я знаю, что он собирался к ней… ночью. Кроме меня, этого никто не знает, понимаешь? Ниночка сказала только мне, когда мы все-таки приехали на эту дурацкую вечеринку! И я подумала, что меня он тоже может убить…

Глеб молча слушал.

– И я не поехала к нему, а стала звонить тебе, чтобы все рассказать. Понимаешь, я уверена, что Ниночку убили из-за меня. Я думаю, это Генка ее убил или Илона!.. Им нужна моя квартира, а куда девать меня – непонятно. В случае развода он ничего не получает, а Илона художница…

Глеб, несмотря на то что в голове у него черти разложили небольшой костер и теперь с медленным иезуитским удовольствием плавили его мозг, все-таки продрался сквозь жар и оглушительный шум, которые черти производили.

– Почему вместо тебя?.. – спросил он, разлепив совершенно сухие губы. Странно, что губы могут быть такими сухими, как папиросная бумага.

– Что вместо меня?

– Почему ты сказала, что твою подругу убили вместо тебя?..

– Потому что Генка давно уже хочет… он мечтает… – Должно быть, ей трудно было сказать «убить меня», все же он был ее мужем, этот человек, которому она так мешала! И, поискав слово, она сказала: – Он мечтает от меня избавиться! А от Ниночки никто избавляться не собирался.

– И что?

– Я думаю, что он подкараулил Ниночку в ее парадном и убил. Перепутал со мной. Я у нее часто ночевала, особенно после гостей. Мне не хотелось домой, и я у нее оставалась. Она всегда рада, когда я у нее остаюсь. Мы чай пьем до полночи, иногда шампанское, болтаем обо всем!.. Мы с ней всю жизнь дружим!

– Ты очень на нее похожа?

– На Ниночку? Нет, ну что ты! Я такая лошадь, а она маленькая, изящная, совершенно другая!..

– Как можно вас перепутать? По идее, твой муж должен знать тебя в лицо.

Катя сбоку на него взглянула. Он не смеялся, наоборот, сидел, откинув голову, упершись затылком в подголовник, и вид у него был неважный – щеки отливали зеленью, нос восковой.

Когда-то он работал у ее отца.

Он все знал, все умел, он был их с мамой другом – всегда помогал, выручал, приезжал в выходные, если срочно требовалось спасать брата Митьку из какой-нибудь неподходящей компании или везти собаку Альму, объевшуюся остатками шашлыка, к ветеринару. Наверное, потому, что он пришел на работу последним – все остальные охранники к тому времени работали уже по нескольку лет, – получилось так, что он был приставлен поначалу к детям, Кате и Мите. Он встречал их, провожал, забирал, отвозил, и у них с Катей была своя жизнь: она рассказывала ему о кавалерах, о школе и о том, что с ней никто не дружит, потому что она губернаторская дочь. И он рассказывал понемножку – как ходил на Енисей, какого омуля поймал, как в Анадыре попал однажды в пургу.

Как-то у него заболел сын, совсем младенец, и ее мама, Любовь Ивановна, моментально нашли «понимающего» детского врача, который приехал ночью, дал какие-то порошки, и утром Глеб ожил, болезнь сына, казавшаяся страшной, сдалась без боя.

Потом Глеб ушел. Катя тогда уже вышла в Питере замуж и в Белоярск наезжала редко, но почему-то ее задело, что он ушел. Она приехала однажды, а Звоницкого нет.

«Так он уволился давно, – сказала Любовь Ивановна с обидой. – Уж и не знаю, чем мы ему не угодили, только уволился, и дело с концом! То ли в звании его повысили, то ли еще что. С отцом переговорил, а ко мне даже попрощаться не пришел!»