Жизнь, по слухам, одна! - Татьяна Устинова (2008)

– Спроси.

– Почему ты, когда ушел с работы, не попрощался со мной? И с мамой не попрощался? Она мне тогда жаловалась, что ты только отцу сказал об уходе, а к ней даже не зашел! – Взявшись рукой за распахнутую дверь машины, Глеб пристально смотрел на нее, а она продолжала говорить, слишком быстро, как ему казалось. – Я просто приехала однажды, а тебя нет. Я потом часто думала, что мы тебя обидели, что ли!

– Никто меня не обижал.

– Тогда почему?

Он не мог сказать ей правду – стоя у нарядного подъезда щегольского дома на Каменноостровском проспекте и мечтая только о том, чтобы его не стошнило прямо здесь!

Да и какую именно правду?! В своей нынешней жизни Глеб точно знал – есть несколько правд, и они все достоверны, хоть отличаются друг от друга как небо от земли, и неизвестно, какую из них выбрать!..

Поэтому он сказал глупость:

– Катя, это было так давно, что я уже ничего не помню. У меня вообще дырявая память.

Это как раз была ложь, такая откровенная, что Кате стало за него стыдно. Ей стало стыдно, и она моментально отдалилась от него, он это почувствовал, несмотря на пожар и адский грохот в голове. Была рядом, а оказалась далеко-далеко.

– Ну и ладно, – сказала она, словно утешая себя тем, что ничего другого, собственно, она и не ждала от этого человека. – Не помнишь так не помнишь. Пойдем потихонечку.

Он зашаркал к подъезду. Она широко распахнула перед ним высоченную дверь с медной начищенной ручкой. Нужно было преодолеть еще несколько пологих ступенек – до лифта.

Глеб тяжело дышал.

– Доброго денечка, Катерина Анатольевна! Господи Иисусе, кто это с вами?

– Это мой друг, Любаша! Вы не обращайте внимания, он выпил лишнего, и его какие-то хулиганы обобрали.

Маленькая женщина с серым лицом, серыми волосами и в серых, вытянутых на коленках штанах зацокала языком, провожая странную парочку серыми востренькими глазками.

– А Геннадий Петрович не приезжамши! – вслед парочке громко сказала она. – Как давеча уехамши, так больше и не приезжамши!

«Это ж надо такому быть, а? Это что ж такое делается, люди добрые? Это какие такие времена наступили, что приличные женщины средь бела дня к себе в квартиру алкоголиков водят и не боятся ни людей, ни молвы, ни собственного мужика законного?! А с виду такая овечка, такая тихоня, как мышка шмыгает туда-сюда, глаз не поднимет, голоса не повысит, и на тебе, туда же!.. Не зря говорят – в тихом омуте черти водятся! Вон у ней вид какой, аж порозовела вся – видать, в нетерпении находится! И как только совести хватает в дом тащить, в постелю супружескую?!»

Дверь лифта тяжело хлопнула, закрываясь, деревянные створки сошлись, кабинка дрогнула, и они поехали. Лифт был старинный и ехал с медленным достоинством.

– Будет теперь история, – пробормотала Катя. – Она такая болтушка, эта Люба.

– Наплевать, – сказал Глеб, утешая ее. – Она меня видит первый и последний раз. Поговорит-поговорит, а потом забудет, неинтересно станет. Без дополнительного притока информации.

– Ну да, – согласилась Катя. – Конечно.

Она и так была далеко, а тут ушла еще дальше.

Все правильно.

Никто никому ничего не должен.

Он придет в себя, дослушает до конца ее историю, даст ей совет, как следует поступить в такой непростой ситуации, потом уедет и никогда не вернется.

Третий раз – последний.

Она пропустила его в квартиру, заперла дверь на все замки!

– Ванная там. Я открою воду и принесу тебе халат. Он ничей. Ниночка когда-то хотела подарить его Диме, но он от нее ушел. Она потом этот халат видеть не могла и привезла мне. Он так и лежит нераспакованный. Так что можешь его спокойно надеть.

– Катя.

– Полотенца я положу чистые. Ты свою одежду просто свали на пол, мы потом разберемся, что можно спасти, а что нельзя.

– Катя, что случилось?