Аргентинец - Эльвира Барякина (2011)

Проход и сиденья были уже полностью заставлены. Тарасов подал Климу тяжелый сверток из мешковины:

— Аккуратнее, там статуя. Ящик развалился, а у нас ни молотка, ни гвоздей, чтобы его починить. Повезем как есть.

Клим пробрался в середину вагона — там еще было свободное место.

Грохнуло так, что он не удержался на ногах. Посыпались стекла. Вагон дернулся и покатил по улице. Клим лежал, распластавшись на ящиках; в зеркале в кабине отражалось безумное лицо вагоновожатого. Трамвай свернул на соседнюю улицу — в конце ее несколько домов стояли, охваченные пламенем. Горело огромное столетнее дерево: вместо листьев — тысячи мелких пляшущих огоньков.

Снова послышался вой снаряда. Удар — трамвай сошел с рельсов и, завалившись набок, въехал в витрину магазина.

4

Голова гудела, кожу на лбу стянула засохшая кровь. Клим попытался подняться, но острый угол ящика, застрявшего между сиденьями, уперся ему в грудь. Звать на помощь бесполезно — никто не отзывался. Кругом темно — трамвай вошел в здание, как в ножны, только в узком просвете между ящиками краснело зарево пожара.

Клим не знал, сколько прошло времени, прежде чем ему удалось выбраться наружу: наверное, был вечер. Его шатало от перенапряжения, руки были в ссадинах и занозах, страшно хотелось пить. Он заглянул в кабину вагоновожатого — тот был мертв: один из ящиков размозжил ему череп.

Клим протиснулся между крышей трамвая и стеной магазина и осторожно выглянул на улицу. Здание напротив догорало: рушились балки и перекрытия. Летели хлопья пепла, мимо брели окровавленные люди.

Мысли разбегались… Клим попытался вспомнить объяснения масленщика, как найти Шамовскую больницу. Сейчас там наверняка столпотворение… Придется спрашивать у людей, как туда добраться — извозчика не найти. Да и в кармане ни гроша: Клим все отдал Нине.

Деньги! В трамвае перевозили дворцовые сокровища!

Клим забрался обратно в вагон, но ни один из добротно сколоченных ящиков не развалился от удара, а без инструментов ослабевшими от контузии, трясущимися руками нечего было и думать вскрыть их. Издевательство какое-то — иметь вагон драгоценностей и не иметь ни времени, ни сил добраться до них.

Вылезая наружу, Клим увидел зацепившийся за ременную петлю сверток, который ему передал Тарасов. Размотал бечевку и мешковину — это был искусно выполненный бюст сатира с маленькими тупыми рожками над широким лбом. К подставке был приклеен лист бумаги: «Зимний дворец, подарок Александру III от французских промышленников. Серебро».

Клим оторвал бумажку и снова запеленал сатира — скульптура была тяжелой, но ее можно было унести.

5

До улиц вокруг Проломной долетали развороченные стаканы от снарядов. На глазах Клима один из них снес угол дома, другой сшиб трубу, третий перебил старую березу, и она с треском упала, перегородив дорогу. Шрапнель, как град, стучала по железным крышам; иногда доносились резкие пулеметные очереди. На тротуарах лежали мертвые.

Когда Клим добрался до красного больничного корпуса, в душе уже не осталось ничего, кроме ощущения громадной, заливающей всё беды. Мимо бежали солдаты, матросы, татарские женщины с детьми, муллы в длиннополых халатах, бородатые мужики…

В воротах застряла повозка с красным крестом. Пожилая маленькая монахиня в запачканной рясе и круглых очках совестила белую лошадь:

— Ну что ты встала раскорякой? Люди нас ждут, а ты их подводишь!

В больничном дворе крик, стоны; обезумевшие сестры милосердия в окровавленных фартуках метались с тазами и подносами с инструментом. Раненые лежали прямо на земле, через них перешагивали, как через бревна.

Никто, разумеется, не видел Нины.

— Ну откуда я знаю, где ваша жена?! — сердито крикнул истерзанный фельдшер. — Вы видите, что творится?

Клим долго ходил по палатам, заглядывал в лица. Вышел во двор. Монахиня все еще пыталась выехать за ворота.