Аргентинец - Эльвира Барякина (2011)

Смел ли я надеяться, что мои творения будут издаваться тиражом в сто тысяч экземпляров? А вот поди ж ты, Скудра вчера отослал курьера в Москву с рукописью брошюры «Великий вождь сельской бедноты». За этот труд я получил баснословный гонорар: двести рублей и трофейный несессер с мылом, зубным порошком, щеткой и бритвой «Жилетт».

На станции уже появились мальчишки с целыми стопками открыток с Лениным. Портреты разбирают на ура — кто покупает на счастье в бою, кто на счастье в карьере, кто для красоты: дома над кроватью повесить.

Нас с Ниной все вышеперечисленное ужасно смешит — конечно, смех этот нездоровый, но другого нет и не предвидится. Она пока остается в Успенском соборе. Дела ее пошли на поправку — она уже выходит со мной гулять на откос.

Нина действительно решила вернуться в Нижний Новгород, чтобы найти Жору. Я пытался ее отговорить — без толку, конечно: она только обиделась.

— Если бы у тебя был брат, ты бы оставил его в беде?

Я понимаю, что Жору надо выручать, но я каждый день читаю газеты, приходящие к нам из Нижнего.

«Известия»: Пролетариат ответит на поранение Ленина так, что вся буржуазия содрогнется от ужаса.

«Правда»: Гимн рабочего класса отныне будет гимном ненависти и мести.

«Красная газета»: Сотнями будем мы убивать врагов. Пусть будут это тысячи, пусть они захлебнутся в собственной крови. За кровь Ленина пусть прольются потоки крови — больше крови, столько, сколько возможно.

Что это? массовый психоз? истерия? охота на ведьм? Мы с Ниной буржуи по определению, и это нас собрался убивать всполошившийся пролетариат. Нам нельзя ехать в большой город — это слишком опасно; тем более, в Нижний, где Нину могут узнать. Но разве мою упрямицу свернешь с пути?

Все, что мне остается, это жить сегодняшним днем и пытаться быть счастливым, пока дают. Белые больше не нападают на Свияжск — прекрасно! Троцкий привез довольно лекарств и продовольствия, и моя любовь пока в безопасности. Дьявол припугнул меня, чтобы я не забывался, но он выполняет свои обязательства по сделке, и я исправно ему служу. Я — страшно подумать! — ему благодарен.

Вчера возвращался пешком на станцию, смотрел на грудастые темные тучи, на паникующих в кустах воробьев: гроза идет! Шел быстро — голодный, бесправный, совершенно влюбленный в свою женщину, грезивший завтрашним днем, когда опять можно будет сидеть с ней на откосе, на вечном свияжском ветру… Любоваться ею и тайком подмигивать Богу: «Видишь, видишь, какая она!»

Любочка обвиняла меня в душевной щедрости — какое там! Никому не отдам мою ненаглядную: буду сторожить, ревниво следить — не зарится ли кто? Я ведь даже целую ее, загораживая собой от всего мира.

Дорóгой, конечно, промок до нитки. Бежал — полуослепший, задохнувшийся, — потом стоял под навесом, вытирал ладонями лицо, стряхивал капли с волос. А хорошо, черт возьми! Просто замечательно!

Девчонки с корзинами грибов опасливо смотрели на меня — заросший солдат, ухмыляется чему-то… Бог знает, о чем думает?

О смысле жизни, милые, о смысле жизни…

Привезенные с Балтики морские орудия обстреливают позиции белых. Те ничем не могут ответить: у них имеются только сухопутные трехдюймовки, их дальнобойность примерно в два раза меньше. Отряды «братишек», балтийских и черноморских матросов, громят всевозможные «ополчения», которые собирают белогвардейцы. Поговаривают, что участь Казани решена: чехи уходят, а своими силами белые не удержат город.

Глава 28

Пролетарские поэты

1

Жора сразу понял, что домой возвращаться нельзя: Постромкин наверняка выдал ЧК фамилии «врагов народа», а уж отыскать их адрес — дело трех минут.