Аргентинец - Эльвира Барякина (2011)

Клим заразился всеобщим томительным ожиданием. Верстак был неудобным: «Лежу тут как покойник перед похоронами».

Рядом на сундуке ворочался старший Зямин внук — четырнадцатилетний Сема.

— Не спишь? — шепотом спросил Клим. — Расскажи мне про Новороссийск. Что тут у вас происходит?

Сема передохнул:

— Когда выгнали наших… то есть красных… офицеры собрали матросов, кто не убег, и заставили их яму рыть. Потом перестреляли — полторы тысячи, наверное… Они как рыба бились, пока их не засыпали. Гнить на весь город начали. Тетки к коменданту пошли. «Дозвольте, — говорят, — перезахоронить, а то дюже воняет». А он им: «Да хоть студень из них варите!» Этого коменданта потом в нужнике утопили — руки-ноги целы, а башки нету.

— Молчи! — цыкнула Ривка. — Вы, господин, не слушайте его. Дитё — не понимает.

Как же — «не понимает»… Красных ждали в Новороссийске. Для многих они были той же легендой, сказкой, что и белые для нижегородцев.

«Надеются, что придет своя власть и всем задаст, — думал Клим. — Только они понятия не имеют, чтó это за власть».

4

— Да откуда я знаю, кто он таков! — услышал он сквозь сон голос Ривки. — Отец твой с привоза привел.

Клим сел. В углу горел масляный светильник. Узкоплечий мужчина — маленький, лысый, трагичный — стаскивал с ног сапоги. Мать совала ему кружку:

— Яшенька, на выпей молочка.

Зяма сидел рядом с сыном и держал его за плечо, будто боялся, что тот опять исчезнет.

Клим подошел к ним:

— Доброй ночи.

— Доброй, доброй… — криво ухмыльнулся Яша, и Клим заметил на его лбу огромную ссадину.

— Опять все деньги отобрали! — запричитала Ривка, подперев щеку ладонью.

— Слушай меня, Яков Фройман, — возбужденно зашептал Зяма и показал на Клима: — Этот молодой человек может говорить по-английски… Его нам сам Бог послал!

Фройманы понимали, что эвакуация им не грозит — у них не было денег, чтобы купить билеты на гражданские пароходы, а попасть на военные даже мечтать не стоило. Оставаться на милость большевиков? Дети, непонятно где нахватавшиеся социалистических идей, считали, что следует ждать красных.

— Я им ничего не говорю, чтобы не пугать, — сказал Яша. — Но когда здесь все рухнет — а это может произойти со дня на день, — в Новороссийске начнется паника, и для евреев безопасно будет только в могиле… К тому же я не уверен, что мне простят «буржуйское прошлое» и службу в белогвардейской газете. У нас в Нью-Йорке есть родственники, они состоятельные люди. Я уверен, что мой двоюродный брат поможет нам перебраться в Америку. Нам надо только связаться с ним.

— Так что вы хотите, чтобы я сделал? — спросил Клим.

— Вот там, в наших комнатах, — Яша ткнул пальцем в потолок, — находится американский Красный Крест. Надо написать их главному прошение, объяснить нашу ситуацию… Они занимаются добрыми делами — они должны взять нас с собой. А когда мы доберемся до Америки, мы уж, конечно, не останемся в долгу.

Клим с сомнением покачал головой. Насколько он мог судить из разговоров, услышанных на привозе, даже князья с деньгами не могли уехать из Новороссийска, что уж говорить об обнищавших евреях?

Но Фройманы не сдавались:

— Вы наша единственная надежда. Составьте прошение! Вдруг начальник Красного Креста сам из Нью-Йорка? Может, он знает нашего Соломона?

— В Нью-Йорке живут миллионы людей…

— Надо попытаться! Мы просили русского переводчика, чтобы он помог нам, но этот молодой человек не любит евреев. Он даже требовал, чтобы нам не давали сухое молоко, а у нас четверо детей. Они растут без матери — ее убили за «шпионаж». Агентам контрразведки полагается половина денег, найденных при задержанном большевике — живом или мертвом.

— Для некоторых это заработок, — дрогнувшим голосом произнес Яша, — подсмотреть, кто с получкой идет, подсунуть коммунистическую листовку и тут же пристрелить… Им ничего за это не бывает.