Аргентинец - Эльвира Барякина (2011)

Жора молчал. Слышно было, как в углу тикали большие старинные часы с эмалевым, покрытым мелкими трещинами циферблатом.

Жора знал, что Нина голову сломала, думая, как быть с прокурорским наследником. Дядя Гриша первым случайно встретил его на пароходе; как приехал, сразу бросился к Нине:

— Иди к нему! Он так по дому соскучился, что на радостях может дать тебе отсрочку.

Нина отправилась на Ильинку, но быстро вернулась, пунцовая от возмущения.

— Он оскорбил тебя? — с тревогой допытывался Жора.

Она не хотела сознаваться, но потом все-таки сказала, что Рогов принял ее за горничную.

— Все равно поговори с ним! — настаивал дядя Гриша. — А если наследник заберет дом, то и бог с ним. Пока война не кончится, будете жить у меня в Осинках. Не бойтесь, по миру не пойдете.

Жора с тоской прислушивался к его словам. Как жить в деревне, если надо заканчивать гимназию? Готовиться к университету? Как можно уехать, если тут — Елена Багрова?

— А что, если у Матвея Львовича попросить в долг? — спросил Жора, прекрасно понимая, что уж этот вариант Нина обдумала в первую очередь.

— Фомин не может вынуть из кармана двадцать семь тысяч. У него деньги не в сундуках лежат: все вложено в акции, в предприятия. В любом случае, Матвей Львович уехал в Петроград.

— А если с Еленкиным отцом потолковать?

— Смеешься?

Елена Багрова была из семьи пароходчика-старообрядца: влезать к ее отцу в неоплатные долги — значит навсегда потерять надежду жениться на ней.

Нине с Жорой не полагалось ни особняка, ни университетов, ни богатства. Брак мещаночки Купиной и графа Одинцова был ошибкой природы, божественным недосмотром. Она изо всех сил пыталась выбиться в люди, чтобы не повторить дурной судьбы родителей, но жизнь несла ее по проложенным рельсам, с которых если и сойдешь, то только под откос.

Не будь Нина такой умной и деловитой, все рухнуло бы намного раньше. В девятнадцать лет ей пришлось заняться умирающим заводом в Осинках, продавать лес под вырубку, спорить о ценах на лен, договариваться с мужиками о найме баржи… Дядя Гриша помогал, чем мог, но у него было не сто рук.

— Я уезжаю в деревню, — сказала Нина. — Варенье надо варить… Дядя Гриша сказал, что у них яблоки некуда девать.

— Что ж, без тебя не справятся? — удивился Жора.

Нина не ответила. Обвела взглядом шкапы с вырезанными на дубовых панелях гончими. За стеклянными дверцами хранилась коллекция севрского фарфора, собранная дедом Одинцова. Весь дом на Гребешке был наполнен произведениями искусства, и Нина с Жорой безумно любили его. Все здесь создавалось чужими руками, чужим вкусом и попало к ним случайно — тем страшнее было растратить эту красоту. Отсюда нелепость последних лет: они жили среди вещей музейного порядка, но при этом были бедны, как мыши.

— Будем привыкать к мысли, что все кончено… — вздохнула Нина.

У нее что-то случилось, но Жора понимал, что пока не нужно приставать с расспросами. Подошел к ней, положил руку на плечо:

— У меня в четверг капустник в театре, а потом мы с Еленой к тебе приедем. Хорошо?

Нина кивнула.

— Поищи что-нибудь дяди-Гришиным детям в подарок. А то неудобно с пустыми руками ехать.

Деревенские кузены радовались любому пустяку — раскрашенным открыткам, коробке из-под пудры, сломанным очкам: настоящие подарки им давно уже никто не дарил.

3

Из окон белого особняка на Гребешке открывался вид с высоты птичьего полета — на сияющую Оку, на пестрые кварталы Ярмарки.

Жора помнил, как впервые попал в этот дом. Нина вся светилась, показывая брату и то, и это, а он шалел от восторга и от того, что граф Одинцов запросто разговаривает с ним и даже угощает шоколадными конфетами.

Когда они с мамой возвращались к себе на Ковалиху, она все качала головой:

— Надо знать свое место.