Аргентинец - Эльвира Барякина (2011)

Клим уже был внизу. Он поднял голову, улыбнулся так, что у Нины перехватило сердце. В руках у него было красное полотнище, снятое с решетки перед арсеналом. Клим подобрал с земли кусок кирпича и, замотав его в край ткани, ловко закинул в окно:

— Держите. Там есть к чему привязать?

Нина заметалась по кабинету. В углу стояло древко от знамени, еще с двуглавым орлом. Затянув на нем узел, она поставила палку поперек окна. Клим потянул за ткань, пробуя ее на прочность:

— Вроде крепко. Сможете спуститься?

Нина села на подоконник:

— Смогу.

Мелкие капли дождя неслись в столбе света, падающего из окна. «Господи, сохрани и помилуй…» Вцепившись в мокрое, свернутое жгутом полотнище, Нина съехала вниз — прямо в объятия к Климу.

— Бежим!

Неслись, взявшись за руки, разбрызгивая лужи, куда-то в темноту, в ночную революцию, в сходящий с ума город. Прятались в тени кремлевской стены, пережидая, пока мимо пройдет красногвардейский отряд. Один из солдат зажег спичку, чтобы прикурить; пламя озарило страшное бородатое лицо, блеснуло в гранях штыков. Стук сапог, скрип колесиков пулемета, подпрыгивающих на каменной мостовой…

Выбрались на Благовещенскую: между соборами шныряли сутулые люди с поднятыми воротниками.

Нина растерянно посмотрела на Клима:

— Куда теперь?

— Ко мне — на случай, если Фомин вздумает вас искать.

— А как же ваш поезд?

— Да черт с ним.

6

Замерзли, промокли, устали. По дороге их трижды останавливал патруль — какие-то типы с пулеметными лентами поверх ватников требовали документы, но всякий раз пятирублевая купюра оказывалась нужнее пропусков.

На Мироносицкой и Ильинке было отключено электричество. Дома стояли темные, будто заброшенные. Кругом ни души.

Клим всю дорогу не выпускал руки Нины. Был серьезен и молчалив.

— Почему вы вернулись за мной? — спросила она.

— Услышал, как стреляли.

Поднялись на крыльцо, тихо открыли входную дверь. Не снимая пальто, Клим повел Нину наверх. В его комнате было пусто: остались только кровать и портрет Николая II. Под иконой мерцала лампадка, от печи в голубых изразцах шло тепло.

Московский поезд, верно, уже ушел.

Пальто скинули на кровать. Сели на пол, прислонившись спинами к жаркому печному боку.

— Печка — лучшее изобретение на свете, — сказала Нина, стягивая промокшие чулки.

Клим кивнул. Невероятно — Нина сидела в его комнате. Напряжение в каждом суставе, в мышцах, в глазах…

Она дотянулась до муфты, упавшей на пол, достала конверт с векселем:

— Я не возьму его.

— Почему?

— Не хочу, чтобы ты думал, что я тебя использую.

Первый раз назвала на «ты»…

— А что еще со мной делать? Использовать, конечно. — Клим кинул вексель в печь.

Нина придвинулась, положила голову ему на грудь:

— У тебя так сердце грохочет…

— Неудивительно.

Обнять, целовать ямочку на затылке, висок, уголки губ. Проваливаться в свои легендарные сны, с восторгом узнавать их, — и тут же терять ход мысли, ход времени. «Ниночка, Ниночка…» — выдыхать с усилием.

Она вдруг встала; закинув руки за голову, вынула одну за другой шпильки, сунула их в карман, распустила крючки на траурном платье и спустила его на пол.

Села на кровать — совсем иная в белой рубашке и панталонах.

— Иди ко мне.

Развязала Климу галстук, расстегнула пуговицы на жилете.

Скрип ступеней на лестнице заставил их вздрогнуть. В щели под дверью мелькнул отблеск свечи.

— От-т ссыльно-каторжный… — ворчала Мариша. — Лампочку-то, поди, не выключил: счет набежит — не расплатишься. — Она подергала запертую на задвижку дверь. — Ба, так ты не уехал, что ли?

— Я сплю, — подал голос Клим.

— Как же это? Поезд отменили?

— Мариша, я сплю!!!

— Ну ладно, ладно… Завтра расскажешь. — Маришины вздохи и шарканье туфель затихли внизу.