Аргентинец - Эльвира Барякина (2011)

— Большевики на каждом перекрестке ставят против нас заградотряды, а мы где добром, а где боем пробиваемся, — усмехался он. — Я с тобой вот о чем хотел поговорить: ты приметила, без чего ныне никто из дому не выйдет? Без мешка. Вдруг где хлеб или крупу дают? А летом на железных дорогах и пристанях мешки будут на вес золота. Самое время на них деньгу зашибать — конкурентов у нас нету.

Нина в тревоге посмотрела на него: что он задумал? Большую спекуляцию? Она не готова была идти в тюрьму ради каких-то мешков.

Но признаваться в трусости было стыдно: дядя Гриша этого не терпел.

— Как это нет конкурентов? — запротестовала Нина. — А Молитовская фабрика?

— Опомнилась! Большевики передали ее фабричному комитету, а эти дурни единственное, что сделали, — подняли жалованье, которое все равно нечем платить. Рабочие растащили запчасти и материал и мне же продали. Молитовка кончена, Царствие ей Небесное.

— А что слышно насчет национализации? — спросила Нина.

Дядя Гриша помрачнел:

— Если большевиков не скинут, они рано или поздно конфискуют завод. По Брестскому миру за немцами признано право владеть предприятиями, поэтому все, у кого есть акции, продают их германским агентам, чтоб хоть какие-то деньги выручить. Большевикам это не по нраву, так что они постараются первыми наложить лапу на промышленность…

Он не договорил: со стороны рынка раздался вопль:

— Облава!

Во дворе залаял пес. Дядя Гриша вскочил, схватил короб, предназначенный для Нины:

— Бежим!

Они шмыгнули за сараи, по поленнице перебрались через забор. Мимо по Прядильной мчались крестьянские сани: полозья скребли по голой булыжной мостовой. Неслись бабы, прижимая к груди нераспроданный товар.

Нина тяжело дышала, ноги и подол юбки вымокли — несколько раз ступила в лужу.

— Иди и не оглядывайся, — шепнул дядя Гриша.

Прогремели выстрелы — Нина вздрогнула всем телом.

— Не трясись, — злился дядя Гриша. — Если поймают, дадим отступное. Они рынки громят знаешь зачем? Красноармейцам жрать нечего, вот их и отправляют на «борьбу со спекуляцией». Они у баб провизию отбирают — тем и сыты. А рынок все равно завтра будет работать, только цены вырастут.

3

Раньше появление дяди Гриши было праздником. Он привозил гостинцы, а потом отправлялся с племянниками по лавкам на Нижнем базаре — добывать особого копченого гуся, урюк и пирожки с грибной начинкой. Пировать шли на откос, под полуразрушенную кремлевскую стену; ели руками, а вместо салфеток у дяди Гриши имелись ученические тетради из деревенской школы.

Жора зачитывал вслух задачи по арифметике:

— Один крестьянин купил шелковой материи четыреста аршин по пять рублей, из которых один аршин истратил на кафтан, двести аршин — на юбку жены, а остаток обменял на овес, приплатив десять копеек…

Хохотали до упаду, представляя, что это за шелковый кафтан из одного аршина и юбка из двухсот аршин, да еще на деревенской бабе.

— Это наша учительница мечтает, — ухмылялся дядя Гриша.

На этот раз Нина чувствовала, что привела в дом опасного человека. Он был еще бóльшим преступником, чем она, и наверняка собирался втянуть ее в дела, за которые арестом не отделаешься.

Он сидел на изящном стуле венской работы — борода спутанная, вокруг ногтей черная несмываемая грязь. От него так крепко пахло мужицким потом, что Нине хотелось открыть окно.

Она старалась быть любезной: поставила самовар, выложила на стол сегодняшние покупки и припасы из дядиного короба.

— А я и не знала, что через тебя провизию покупаю…

— Жоры нет дома? — спросил дядя Гриша.

— Умчался куда-то — с больным горлом!

— Ладно. — Он вздохнул и внимательно посмотрел Нине в глаза: — На что ты живешь?

Она рассказала ему о винном погребе. Дядя Гриша кивал — то ли одобрял, то ли втайне посмеивался над ее коммерческими потугами.