Виолончелист - Юлия Монакова (2020)

— Не высосет, — отрубил Макс. — Она вообще выходит замуж за Андрея.

Маму, как ни странно, даже не особо удивила эта новость.

— Ну, может, у них всё получится…

— Значит, в их совместное счастье ты веришь? — язвительно спросил он.

— Да пойми, Максим! Ты — мой сын, и, какой бы замечательной ни была Лера в твоих глазах, для меня только ты всегда будешь на первом месте. Ты — и твоё благополучие. Или ты станешь обвинять меня в том, что я думаю о тебе больше, чем о Лере? А почему я обязана о ней думать?!

— Я не обвиняю тебя, мама… — выдохнул он устало. — Просто… так глупо всё получилось. Вся моя жизнь — одна сплошная глупость.

— Не говори так! — запротестовала было она, но Макс покачал головой.

— Твой внук сейчас, наверное, уже ходил бы в первый класс, — проговорил он тусклым голосом и, отвернувшись, проследовал в свою комнату, уже не видя, как побледнела мать, как она поспешно зажала себе рот ладонью, чтобы не напугать Макса нечаянным вскриком.

Достав виолончель из футляра, он долго и задумчиво смотрел на неё.

Затем, словно в каком-то забытьи, чуть оттянул одну струну. Подумал — и потянул сильнее, чувствуя сопротивление и резь в подушечках пальцев. Внезапно разозлившись, Макс дёрнул изо всех сил — и струна лопнула со странным печальным звуком, похожим на стон.

А Макс уже словно сорвался с цепи, принимаясь дёргать одну струну за другой: вторую, третью, четвёртую… Они поддавались не сразу, до крови резали ему пальцы — казалось, что струны глухо рыдают, отчаянно цепляясь за колки, прежде чем порваться.

Виолончель плакала, а сам Макс, уродуя её в приступе какого-то злого и отчаянного бешенства, упорно молчал. Он не проронил и слезинки, только тяжело и взволнованно дышал, точно мстил за что-то… и опомнился лишь после возгласа матери:

— О господи, Максим, что ты творишь?!

Она стояла в дверях его комнаты и с ужасом взирала на этот акт вандализма. Переведя взгляд на руки Макса, на его окровавленные пальцы и ладони, мама и вовсе схватилась за сердце.

— Да что с тобой, мальчик мой, ты что, с ума сошёл?

А ещё через мгновение словно прорвало плотину — он затрясся в рыданиях у матери на груди, беспомощно повторяя бессмысленную, непонятную, странную фразу:

— Она — не моя любимая женщина… не моя любимая женщина… не моя… — и непонятно было, говорит он сейчас о Лере или о своей виолончели.

Маме пришлось возиться с Максом, как с младенцем — успокаивать и утешать, утирать слёзы, затем отвести в ванную, чтобы он умылся, и обработать его израненные пальцы, а потом напоить крепким сладким чаем и уложить в постель, подоткнув с обеих сторон одеяло, как в детстве. Она была очень напугана этой вспышкой, но старалась, чтобы голос звучал спокойно и ласково.

— Ты просто устал, — говорила мама, поглаживая его по голове, — просто устал, Максик… поспишь — и тебе сразу станет легче, вот увидишь.

Он благодарно прижался щекой к её ладони.

— Прости меня, мама… Наверное, это не слишком приятно — быть матерью взрослого, похмельного, небритого и рыдающего мужика? Не представляю, как ты справляешься.

Она засмеялась, обрадованная этой неуклюжей шуткой — значит, его потихоньку стало отпускать…

— Для меня ты всегда маленький, даже когда небритый и похмельный, — с нежностью произнесла она. — Помнишь, когда ты только начинал учиться играть на виолончели, то так смешно и сосредоточенно вытягивал губы трубочкой, пытаясь услышать, попал ли в ноту?.. Я теперь всегда вспоминаю об этом, когда мне хочется на тебя разозлиться.

— Вот так? — Макс сложил губы в трубочку, будто собирался засвистеть. Мама снова засмеялась и любовно взъерошила его тёмные густые волосы.

— Всё будет хорошо, мальчик мой. Всё у тебя будет хорошо…

Глава 25

Италия, месяц спустя