Три дня Индиго - Сергей Лукьяненко

Обошлось без аплодисментов, но мне стали кивать и даже улыбаться. Я шёл вслед за Гарри, с подносов быстро разбирали рюмки и канапе. Предпоследнюю рюмку взяла Ника. Последнюю — сам Гарри, после кивка Ники.

А вот канапе ему не хватило.

— Я рассказала о нашем возможном сотрудничестве, — сказала Ника, глядя на меня. — Объявишь, что решил?

— Хотелось бы с товарищами, — ответил я.

— Их пригласят потом. Ты нам более интересен.

Я пожал плечами, кивнул. Ника улыбнулась, прошла к подиуму, постучала пальцем по микрофону.

— Дорогие друзья… Максим Воронцов хочет лично обратиться к собравшимся…

Никаких реплик, никакого шума. Они улыбались, кивали, смотрели то на Нику, то на меня, но попусту не говорили.

— Но вначале давайте поднимем наш традиционный тост за культуру и прогресс, — сказала Ника. — И поблагодарим девочку Машу, одиннадцати лет, которая нам сегодня помогла в сервировке.

За её спиной на экране высветилась фотография. Маленькая девочка с серьёзными глазами натянуто улыбалась фотографу.

Я подумал, что сейчас заору. Или брошусь на ближайшего Слугу и начну его душить.

Но я стоял и с глупым лицом смотрел на Нику.

Ника кивнула мне и залпом выпила рюмку.

Слуги пили.

Улыбались, некоторые смеялись. Некоторые отпивали чуть-чуть, кивали, смотрели то на рюмку, то на фото девочки, и допивали до конца.

Я подумал, что меня сейчас стошнит.

— Хорош кривиться, — сказал Гарри, поглядывающий на меня. — Знал, куда шёл.

— Нет, — сказал я. Меня начало трясти. — Не знал.

— Элита, — сказал Гарри и залпом выпил рюмку. — Привыкнешь.

Я смотрел на Нику. Она выпила первой, значит, подействовать тоже должно на неё в первую очередь.

Как это будет?

Они просто упадут и умрут?

Я очень надеялся, что в муках.

— Ты чего-то ждёшь, — задумчиво сказал Гарри.

— Да, — сказал я.

Гарри посмотрел на рюмку. Сказал:

— Яды им нипочём. Если ты что-то задумал…

Первой закричала певица, стоящая метрах в пяти от меня. Немолодая, известная во всём мире. Кажется, у меня родители ходили на её концерт, ещё до Перемены, и мать потом восхищалась несколько дней: «Какой голос! Какой нечеловеческой мощи и красоты голос!»

У певицы действительно был великолепный и сильный голос.

Она закрутилась на месте, в ужасе глядя на окружающих. Те расступались, вокруг дородного тела оперной дивы образовалось пустое пространство, как вокруг прокажённой. Певица дёргала головой, глядя на товарищей, очень картинно всплёскивая руками и прижимая их к лицу.

Потом её вырвало.

А в следующий миг она вскинула руки — те изогнулись немыслимой дугой, как способны лишь конечности Слуг. Певица обхватила себя за шею, вонзив большие пальцы в подбородок так, что брызнуло красным.

Но это была только первая капля крови.

Она рванула себя за голову — и оторвала её.

Повторять можете сколько угодно, человек на такое не способен.

Секунду она стояла — обезглавленный труп, какие-то жилы и вены порвались не до конца и тянулись от туловища к голове. Тёмная кровь хлестала во все стороны, будто лилось расплавленное какао из шоколадного фонтана.

Вот такие у меня бывают дурацкие ассоциации, да.

— Что? — завопил Гарри, глядя на меня. — Что ты сделал?

А вокруг разверзся ад.

Сливки творческой интеллигенции Москвы убивали сами себя.

Надо сказать, что примеру певицы последовало всего несколько Слуг. Видимо, оторвать себе голову было очень сложно. А может быть — страшно.

Большинство разбегалось и билось головой о стены.

Те, у кого оказался нож (а таких нашлось немало, и ножи были совсем не перочинные), вспарывали себе грудь, кромсали сердце, а потом уже начинали перерезать шею.

Известный юморист и шоумен вначале выцарапал себе глаза, потом вырвал язык, а потом повернул шею на триста шестьдесят градусов, сделав полный оборот, и рухнул.