Три дня Индиго - Сергей Лукьяненко

Если честно, я не верил, что нам удастся уйти. По всему музею звенели какие-то тревожные сигналы. Внизу суетились люди, большая часть двигалась в сторону выходов, но кто-то метался из стороны в сторону. Тонкий женский голос выкрикивал:

— Любочка! Кто видел Любу? Быстро ко мне, всё потом, Верочка, брось мольберт…

Наверх, к счастью, никто не двигался. И откуда раздались выстрелы и крики, похоже, никто выяснять не спешил.

— Пойдём, — согласился я. — Мне кажется, мы сделали всё, что могли.

Мы сбежали по лестнице. Я подумал, что и сумку, и сеткомёт мы оставили где-то наверху, и это улики, но ведь мы всё равно наверняка попали на видеокамеры, и когда их просмотрят, нас опознают и найдут.

Не вышла у нас тихая диверсия. Не получилось бросить кристаллик в пунш и уйти незамеченными, уж слишком пунш оказался необычным…

Но я вдруг подумал, что в любом случае рад тому, что увидел. Слуги, убивающие сами себя… редко когда справедливость торжествует так явно и так ярко.

Внизу лестницы нас едва не сбила с ног крупная немолодая женщина в форме служительницы музея, мечущаяся из стороны в сторону, а потом вставшая у лестницы и раскинувшая руки. Глаза у неё сделались совершенно безумные, она выкрикивала:

— Задымление! Задымление!

Никакого дыма и огня не было, конечно. Наверное, она видела свой персональный кошмар — сгорающие без следа бесценные полотна. Но свою ноту в общую симфонию паники она вносила, люди начинали озираться и ускоряли шаги. Мы обогнули её и, смешавшись с толпой, стали пробиваться к выходу.

Несколько раз нам попадались охранники, но они, похоже, были больше озабочены тем, чтобы вывести людей наружу, в лица не вглядывались и никого остановить не пытались.

Может быть, эти крики про задымление сыграли нам на руку, все пытались покинуть музей, а не разобраться в происходящем.

И через пару минут мы, вместе с другими посетителями, вырвались из кондиционированной прохлады в тёплый апрельский вечер. С набережной доносились сирены пожарных машин, а мы, не сговариваясь, пошли в сторону центра.

— Надо от стволов избавиться, — сказал деда Боря деловито. — Не то, чтоб это помогло, но…

— Отдашь пистолет мне, — ответила Елена. — Я избавлюсь.

— И в кафе бы зайти, — добавил деда Боря.

— В туалет? — устало спросила Елена.

— Почему сразу в туалет? Хочу выпить рюмку! Нервы шалят! Да, в туалет… тоже…

Мы зашли. Всё равно надо было где-то присесть, не передавать же оружие прямо на улице.

Это было крошечное кафе, на пять или шесть столиков. Нам нашёлся один свободный. Елена и деда Боря заказали коньяк, я попросил зелёный чай покрепче.

— Пуэр? — спросила официантка, совсем молодая девчонка. Интересно получается, в магазине ей бы коньяк не продали, а на работе она его нам продаёт.

Жизнь вообще устроена очень фальшиво, пока не соприкасается со смертью.

Я кивнул. Пуэр так пуэр. Ценник был конский, но как-то меня перестали волновать деньги.

— Я вас ненадолго покину, — сказал деда Боря и пошёл к двери туалетной кабинки.

— Совсем дед сдаёт, — негромко сказала Елена, глядя ему вслед. — У него была онкология, Максим. И он не хочет проверяться и лечиться. Говорит: «Сколько есть, все мои».

— Так нельзя.

— Когда человек теряет смысл жизни, ему всё можно, — вздохнула Елена. — Это он ещё взбодрился.

Вернулся деда Боря, я встал и пошёл по его маршруту. Когда вернулся, на столе уже был чайничек с чаем и два бокала с коньяком на донышке.

— Помянем Виталия, — сказала Елена.

Просто это у них было. Как-то совсем просто.

Умом я понимал, что им тяжело и больно, но вида они не подавали. Старики-разбойники…

— А вам можно, деда Боря? — спросил я.

— В чём проблема? — сварливо ответил он, залпом выпив коньяк.

— У вас же кровь… ну… в туалете, — неловко сказал я.

— Глазастый, — ответил он раздражённо.

— Боря! — выпалила Елена.