Венецианский контракт - Марина Фиорато (2014)

Капитанская койка, подвешенная на веревках к балке, чуть не сбила её с ног, когда она опустилась на колени. Эта койка подчеркивала положение своего хозяина: она была шире обычного матросского гамака, с деревянной рамой, поддерживающей её форму, и занавесками, дающими тень и уединение. Но в этой раскачивающейся кровати отец был похож на ребенка в колыбельке. В его положении было что-то унизительное – он лежал, скрючившись, на тонком батистовом покрывале. На мгновение Фейре показалось, что она мать, а он – её младенец.

Фейра взяла его почерневшую руку и заставила себя взглянуть на отца глазами врача. Он был бледен, кожа горела, дыхание затруднено. Она просунула руку ему под рубашку и нащупала красноречивые признаки болезни, набухшие в обеих подмышках. Отец узнал её, открыв глаза, и слабо улыбнулся, стараясь произнести её имя иссушенными, потрескавшимися губами. Затем улыбку сменило отчаяние, как только он осознал, что означает её присутствие. Боль кинжалом пронзила ей сердце. Она крепко обняла его и поцеловала в горячую щеку. «Не бойся, – сказала она. – У меня уже была эта болезнь, и я исцелилась. Ты тоже поправишься».

Фейра заставила себя поверить в это. Вот почему её не бросили в волны, вот почему «нас ждет один конец»: янычарам было всё равно, погибнет она в море или в этой пропитанной заразой каюте. Что ж, она сможет ещё раз побороть чуму, на этот раз, спасая своего отца.

Она с трудом поднялась – из-за качки – и осмотрелась вокруг. На полу был половик из грубой ткани, раскрашенный под кафель, и ковры. Картины висели на балках и даже на угольной печи, которую топили зимой. Но сладкий аромат ясменника и ладана, витавший в воздухе, смешивался с запахом гнили и увядания. Вся эта роскошь ничем не могла помочь её отцу.

На столе Фейра нашла хрустальный стакан с водой и оловянную кружку с вином. Она быстро плеснула немного вина в стакан с водой, чтобы обеззаразить её, наблюдая за тем, как виноградный сок кровавым облаком замутнил воду, затем взяла чернильную губку со стола, оторвала испачканный край и окунула её в воду. Увлажняя отцу губы, она выжимала губку так, чтобы струйка воды попала ему в полуоткрытый рот, из-за чего он закашлялся – хороший признак. Наконец, она обтерла губкой его лицо и лоб. Тимурхану стало немного легче, и Фейре даже показалось, что он слегка порозовел.

В отличие от её прежней темницы, в каюте отца было много источников естественного света – от иллюминаторов до решеток на шканцах наверху. Здесь едва был слышен рёв бури, но дождь бил в иллюминаторы, превращая стеклянные круги в тамбурины. Она взглянула на отца – не замечая шторма, втянутый в собственную лихорадочную битву, он забылся прерывистым, беспокойным сном.

Деревянный глобус на капитанском столе вращался вокруг своей оси так, словно все законы Вселенной упразднились и отдали Землю во власть ветра. Пустая бутылка из-под вина перекатывалась по деревянному полу с каждым креном судна. Через минуту Фейра уже не могла выносить этого и поставила бутылку на стол.

Она села в капитанское кресло и посмотрела в иллюминатор, вытерев его ладонью. То, что она там увидела, заставило её уже во второй раз за день задуматься – возможно, она умерла и оказалась в другом мире, потому что там, поднимаясь из тончайшей пелены тумана, прямо на воде стояла сияющая крепость; старинные шпили возносились к самому небу, а на берегу теснились дворцы цвета слоновой кости. Даже проливной дождь не мог испортить столь необычайную красоту. Место было просторное. Гавань переходила в широкую площадь, окаймленную каменными арками и столпами. Над всем этим великолепием возвышалась величественная башня, а золоченая церковь, блистая под дождем яркими драгоценными камнями, примостилась, сгорбившись, на углу площади.