Святая - Синтия Хэнд (2013)

За ужином она другая. За столом только она и я, потому что у Джеффри матч по реслингу, и она уговорила его пойти. Она говорит не много, но есть в ней что-то легкое, что-то в ее манере сидеть так прямо, что мне кажется, что раньше она сутулилась, в том, как она ест все, до последнего кусочка, что я понимаю, что раньше она просто капалась в еде. Внезапно она кажется намного сильнее, как будто это не болезнь давила на нее, а то, что ей приходилось держать это в секрете. Теперь мы знаем, и это больше не секрет, поэтому он не давит на нее, и в этот момент она чувствует себя самой собой. Это не продлится долго. Мама знает, что не продлится. Но она настроена наслаждаться этим моментом нормальной жизни.

Она со вздохом кладет вилку, смотрит на меня через стол и поднимает брови. У меня уходит секунда, чтобы понять, что я читаю ее эмоции.

- Прости, - бормочу я.

- Еще спагетти?

Я смотрю в свою тарелку. Я почти не прикоснулась к еде. – Не надо. Я просто… - Ты умираешь, думаю я. Как я могу есть, зная, что ты умираешь, а мы ничего не можем сделать, чтобы предотвратить это?

- Прошу прощения, - я встаю со стула прежде, чем она успевает ответить.

- Конечно, - говорит она со смущенной улыбкой. – Я обираюсь пойти на матч Джеффри. Хочешь присоединиться?

Я трясу головой.

- Мы сможем поговорить позже, если хочешь, - говорит она.

- Могу я отказаться? Я имею в виду, может потом, не прямо сейчас, мне не очень хочется разговаривать. Хорошо?

- Конечно. Понадобится некоторое время, чтобы привыкнуть к этому, всем нам. – Я прячусь в тишину своей спальни и закрываю дверь. Смогу ли я когда-нибудь привыкнуть к мысли, что я потеряю свою маму? Это кажется таким нелепым, почти невозможным, моя мама, которая как супермама поддерживает Джеффри на всех его играх, снимает мои танцевальные номера, печет печенье для продажи в поддержку команды по реслингу, уже не говоря о том, что она прогнала Черное Крыло и способна одним махом буквально перепрыгнуть (ладно, перелететь, хотя какая разница?) через дом. И она умрет. Я точно знаю, как это будет. Мы положим ее тело в гроб. В землю.

Это как плохой сон, от которого я никак не могу проснуться.

Я тянусь к телефону. На автомате набираю номер Такера. Отвечает Венди.

- Мне нужно поговорить с Такером.

- Хм, он вроде как потерял право болтать по телефону.

- Вен, пожалуйста, - говорю я, и мой голос срывается. – Мне нужно поговорить с Такером. Прямо сейчас.

- Ладно. – Она бежит за ним. Я слышу, как она говорит ему, что у меня что-то случилось.

- Привет, Морковка, - говорит он, беря трубку, - что случилось?

- Моя мама, - шепчу я. – Это моя мама.

Я замечаю какое-то движение за окном. Кристиан. Я чувствую, что он излучает беспокойство, как лампочка жар. Он хочет сказать мне, что понимает. Он тоже потерял мать. Я не одинока. Но он передумал говорить это, потому что знает, что эти банальные слова просто бессмысленны в такой момент. Ему просто хочется посидеть со мной, часами, если это будет необходимо.

Он бы выслушал, если бы мне хотелось выговориться. Он бы обнял меня.

Я совершенно не ожидала этого от него. Когда я сказала Такеру, он все время повторял, как ему жаль, снова и снова, и я поняла, что он не знал, что еще сказать, как реагировать на такую новость, поэтому я сказала, что мне пора идти и положила трубку.

Я встаю, подхожу к окну и стою около минуты, глядя на Кристиана, на его спину, потому что он отвернулся от меня, как обычно расположившись на карнизе. Он одет в черную флисовую куртку. Я так хорошо знаю его в этом ракурсе. Он здесь ради меня. Такое чувство, что он всегда, так или иначе, был здесь.

Снежинка падает на стекло. За ней еще одна. Затем они действительно начинают падать, большие, тяжелые, летящие в сторону дома. Кристиан расстегивает молнию на кармане куртки, вытаскивает черную вязаную шапку и надевает ее. Он прячет руки в карманы. И ждет.