Ведьмак - Анджей Сапковский

Хромуша сглотнул. Вначале он только предполагал, теперь же знал точно, был уверен.

Девушка изменилась. И изменил ее не только шрам на лице. Теперь она была совсем другой, нежели тогда, когда выла, привязанная к столбу коновязи, когда глядела, как Бонарт отрезает головы убитым Крысам. Точно, она была не такой, как тогда, когда в корчме «Под головой химеры» охотник раздел ее и бил. Только вот эти глаза… Глаза не изменились.

— Отвечай! — резко прикрикнула черноволосая. — Тебе задали вопрос.

— Помню, милостивые государыни… А чего ж бы не помнить–то? Шестерых молодых убили. Помню, в прошлом годе это было. В сентябре.

Девушка долго молчала, глядя не на него, а куда–то вдаль над его плечами.

— Значит, должен знать, — с трудом сказала она наконец. — Должен знать, где тех парней и девушек закопали. Под каким забором… На какой помойке или свалке… А если тела сожгли… Если вывезли в лес, кинули лисам и волкам… Так ты покажешь мне это место. Проводишь туда. Ты понял?

— Понял, светлейшая госпожа. Чего ж не понять–то? Извольте за мной. Это и вовсе недалече.

Он захромал, чувствуя спиной горячее лошадиное дыхание. Не оглядывался. Что–то говорило ему: оглядываться не следует.

— Вот тута, — указал он наконец. — Энто наш жальник ревностный, в энтой роще. А те, о которых вы спрашиваете, светлая мазелька Фалька, так вона тамотки они и упокоются.

Девушка громко вздохнула. Хромуша взглянул украдкой, увидел, как изменилось ее лицо. Беловолосый и черноволосая молчали, лица их были словно высечены из камня.

Девушка долго смотрела на холмик — складный, ровный, ухоженный, обнесенный обломками песчаника, плитками шпата и сланца. Лапы ельника, которыми когда–то украсили холмик, порыжели. Цветы, которые здесь когда–то положили, пожелтели и высохли.

Девушка спрыгнула с лошади.

— Кто? — глухо спросила, все еще не поворачивая голову.

— Ну, ети… — откашлялся Хромуша. — Многие из Ревности помогали. Но более всех вдова Гулё. И молодой Никляр. Вдова завсегда была доброй и сердешной бабой… А Никляр… Его сны жутко мучили. Покою не давали. Допокудова энтим забитым приличных погребин не устроил…

— Где их найти? Вдову и того Никляра?

Хромуша долго молчал.

— Вдова лежит вона там, за той кривой березкой, — сказал наконец, бесстрашно глядя в глаза девушки. — От легочного воспаления померла в зимнюю пору. А Никляр завербовался кудай–то на чужбину… Говорят, на войне полег.

— Я забыла, — шепнула она, — Забыла, что ведь обоих судьба свела со мной.

Она подошла к холмику, опустилась, вернее — упала на колени. Наклонилась низко, очень низко, почти коснувшись лбом камней у основания. Хромуша видел, как беловолосый сделал движение, словно хотел слезть с лошади, но черноволосая женщина схватила его за руку, удержала жестом и взглядом.

Лошади похрапывали, трясли головами, позвякивали кольцами мундштуков.

Долго, очень долго оставалась она у холмика, низко склонившись, и губы ее шевелились в какой–то беззвучной литании.

Вставая, она покачнулась. Хромуша невольно поддержал ее. Она вздрогнула, вырвала локоть, сквозь слезы зловеще взглянула на него. Но не произнесла ни слова. Даже поблагодарила кивком головы, когда он поддержал для нее стремя.

— Да, светлая мазелька Фалька, — решился он. — Странными путями судьба ходит. Вы в жестоком тогда были положении, в тяжелом, значицца. Мало кто из нас тута, в Ревности, думал, что цельной из его выйдете… Ан, глянь–кось, вы нонче в здоровье, а Гулё и Никляр на том свете… Некого даже поблагодарствовать, э? Отблагодарить за холмик–то…

— Меня зовут не Фалька, — резко проговорила она. — Меня зовут Цири. А что до благодарности…