Ведьмак - Анджей Сапковский

— И из–под идеальной белизны проступает весна, — сказал он. — Проступает Аэдд Гинваэль, паршивый городок с прекрасным названием. Аэдд Гинваэль со своей мусорной кучей, огромной вонючей помойкой, в которую я должен лезть, потому что мне за это платят, потому что для того меня и сделали, чтобы я лез во всякую мерзость, которая у других вызывает ужас и отвращение. Меня лишили способности чувствовать, чтобы я не мог ощущать, сколь омерзительно мерзостна эта мерзопакость, чтобы не отступал, не бежал от нее, охваченный ужасом. Да, меня лишили эмоций. Но не полностью. Тот, кто это сделал, схалтурил, Йен.

Они замолчали. Черная пустельга зашелестела перьями, раскрывая и складывая крылья.

— Геральт…

— Слушаю, Йен.

— Теперь ты ответь на мой вопрос. На тот, который я тебе никогда не задам. Тот, который боюсь… Сейчас я его тоже не задам, но ответь. Потому… потому что я очень хочу услышать твой ответ. То одно–единственное слово, которого ты никогда мне не сказал. Скажи его, Геральт…

— Не смогу, Йен.

— Почему?

— Ты не знаешь? — Он грустно улыбнулся. — Мой ответ был бы всего лишь словом. Словом, которое не выражает чувств, не выражает эмоций, потому что я их лишен. Словом, которое было бы всего лишь звуком, какой издает пустой и холодный череп, если по нему постучать.

Она молча глядела на него. Ее широко раскрытые глаза приобрели цвет фиолетового пламени.

— Нет, Геральт, — сказала она. — Это неправда. А может, правда, но не вся. Ты не лишен чувств. Теперь я вижу. Теперь я знаю, что…

Она замолчала.

— Докончи, Йен. Коль уж решилась. Не лги. Я знаю тебя. Я вижу это в твоих глазах.

Она не отвела глаз. Он знал.

— Йен, — прошептал он.

— Дай руку, — сказала она.

Она взяла его руку в свои, он сразу почувствовал покалывание и пульсирование крови в сосудах предплечья. Йеннифэр спокойным, размеренным голосом шептала заклинания, но он видел капельки пота, покрывавшие ее побледневший лоб, видел расширившиеся от боли зрачки.

Опустив его руку, она протянула ладони, пошевелила ими, ласкающими движениями поглаживая какой–то невидимый предмет, медленно, сверху вниз. Между ее пальцами воздух начал густеть и мутнеть, клубиться и пульсировать, как дым.

Он глядел словно завороженный. Магия творения, которую считали высшим достижением чародеев, всегда увлекала его гораздо больше, нежели иллюзия или трансформация. «Да, Истредд был прав, — подумал он, — по сравнению с такой магией мои Знаки просто смешны».

Между дрожащими от напряжения ладонями Йеннифэр постепенно материализовалось тело птицы, черной как уголь. Пальцы чародейки нежно ласкали встопорщенные перья, плоскую головку, искривленный клюв. Еще движение, гипнотизирующе–плавное, нежное, — и черная пустельга, покрутив головой, громко заверещала. Ее сестра–близнец, все еще неподвижно сидевшая на рогах, ответила тем же.

— Две пустельги, — тихо сказал Геральт. — Две черные пустельги, созданные с помощью магии. Как понимаю, обе тебе нужны.

— Правильно понимаешь, — с трудом сказала она. — Мне нужны обе. Я ошиблась, думая, будто достаточно одной. Как сильно я ошибалась, Геральт… К такой ошибке привела меня гордыня Королевы Зимы, убежденной в своем всемогуществе. А есть вещи… которые невозможно добыть даже магией. И есть дары, которые нельзя принимать, если ты не в состоянии ответить… чем–то, столь же ценным. В противном случае такой дар протечет сквозь пальцы, растает, словно осколок льда, зажатый в кулаке. Останутся только сожаление, чувство потери и вины…

— Йен…

— Я чародейка, Геральт. Власть над материей, которой я обладаю, это дар. Дар, за который я расплачиваюсь. Я заплатила за него… Всем, что имела. Не осталось ничего.

Он молчал. Чародейка потирала лоб дрожащей рукой.

— Я ошибалась, — повторила она. — Но я исправлю свою ошибку. Эмоции и чувства…

Она коснулась головы черной пустельги. Птица нахохлилась, беззвучно раскрывая кривой клюв.