Ведьмак - Анджей Сапковский

— О боги, Геральт, — Лютик перестал перебирать струны, прижал лютню, коснулся ее щекой. — Это дерево поет само! Его струны живут! Какой изумительный звук. Черт побери, прости, Торкве, привычка, за такую лютенку несколько пинков и немного страха — очень низкая цена. Я позволил бы пинать себя с утра до вечера, если б знал, что получу. Геральт! Ты вообще–то меня слушаешь?

— Трудно вас не слышать. — Геральт поднял голову от книги, взглянул на дьявола, который все время заядло пищал на какой–то странной дудке, изготовленной из кусочков тростника различной длины. — Да слышу я вас, вся округа вас слышит.

— Duwelsheyss, а не округа. — Торкве отложил дудку. — Пустырь, и все тут. Дичь. Эх, жаль мне моей конопли.

— Конопли ему жаль! — засмеялся Лютик, осторожно подкручивая покрытые искусной резьбой колки лютни. — Надо было сидеть в куще, как мышь под метлой, а не пугать девок, уничтожать дамбы и поганить колодцы. Думаю, теперь ты будешь осторожнее и прекратишь свои фокусы, а, Торкве?

— Я люблю фокусы, — сообщил дьявол, осклабившись. — И жизни бебе, в смысле себе, без них не представляю. Но так и быть, обещаю, что на новых землях буду осторожнее. Буду… откалывать более продуманные номера.

Ночь была облачная и ветреная, ветер валил тростник, шумел в кустах, в которых они разбили бивак. Лютик подкинул в костер хворосту, Торкве вертелся на подстилке, отмахиваясь хвостом от комаров. В озере плеснулась рыба.

— Нашу поездку на край света я опишу в балладе, — сообщил Лютик. — И тебя в ней тоже не забуду, Торкве.

— Не думай, что это тебе так легко сойдет с рук, — буркнул дьявол. — Я тогда тоже напишу балладу и не забуду тебя, да так не забуду, что ты двенадцать лет не сможешь появляться в приличном обществе. Тогда увидишь. Геральт?

— А?

— Ты вычитал что–то интересное в книге, которую обманом выудил у безграмотных кметов?

— Именно.

— Так прочти и нам, пока еще огонь не погас.

— Да, да, — зазвенел Лютик на лютне Торувьели. — Почитай, Геральт.

Ведьмак оперся на локоть, подвинул книгу поближе к огню.

— «Узреть ее можно, — начал он, — летней порой, с дней мая и древоточца по дни костров, но чаще всего это случается в праздник Серпа, который древние называли «Ламмас“. Является она в виде Девы Светловолосой, в цветах вся, и все живое устремляется за ней и льнет к ней, все равно, травы ли, зверь ли. Поэтому и имя у нее Живия. Древние зовут ее «Данамеби“ и особо почитают. Даже Бородачи, хоть они и внутри гор, не среди полей обретаются, уважают ее и именуют «Bloëmenmagde“.

— Данамеби, — буркнул Лютик. — Dana Meabdh, Дева Полей.

— «Куда Живия стопу поставит, там земля цветет и родит и буйно плодится зверье всякое, такая в ней сила. Люды всякие жертвы ей приносят из урожая, в надежде неустанной, что в их, а не в чужие края Живия наведается. Ибо говорят такоже, что осядет наконец Живия среди того люду, коий выше других вознесется, но все это так, пустые словеса. Потому правду мудрецы рекут, что Живия землю токмо любит и то, что растет на ней и живет, однако без разницы, травка ль то мельчайшая, либо червь самый тишайший, а люды всякие для нее значат не боле, чем наименьшая былинка, ибо и они уйдут когда–нибудь, а новые после них, иные придут племена. А Живия вечно есть, была и будет, всегда, по край времен».

— По край времен! — пропел трубадур и забренчал на лютне. Торкве присоединился высокой трелью на своей тростниковой пищалке. — Благодарю тебя, Дева Полей! За урожай, за цветы и Доль Блатанна и за шкуру нижеподписавшегося, в смысле — вышепропевшего, которую ты спасла от стрел. Знаете, что я вам скажу?

Он перестал играть, обнял лютню, словно ребенка, и посмурнел.

— Пожалуй, не стану я упоминать в балладе ни эльфов, ни трудности, с которыми им приходится бороться. А то еще найдутся охотники до гор… Зачем ускорять…

Трубадур замолчал.