Тобол. Много званых - Алексей Иванов (2017)

Дощаник Филофея по дуге подходил к берегу Певлора. Дружно выдыхая, гребцы – служилые, казаки и монахи – налегали на вёсла, и при каждом толчке лопастей из-под носового отвала судна слева, урча, выползала пена. Лёгкий ветерок на просторе обрёл осязаемую плотность, выдувал парус и кренил дощаник на правый борт. Служилый десятник Кирьян Кондауров стоял под мачтой-щеглой и рывками вытягивал снасть, закреплённую за правый конец рели с парусом; Кирьян перехватывал верёвку за навязанные для удобства узлы, и реля задиралась, сокращая площадь паруса. Новицкий обеими руками упирался в рукоять руля, и от напора течения на рулевое перо потрескивали вбитые в брусья кованые крючья-сопцы.

– А здесь остяки нас не встречают, – задумчиво сказал отец Варнава.

Варнава и Филофей стояли у борта и смотрели на Певлор. Там среди чумов и моховых крыш мелькали люди, курился дым чувалов, лаяли собаки.

– Поживём – увидим, – ответил Филофей.

Дощаник был снаряжён как и в прошлом году; на борту с владыкой плыли пятеро монахов из Знаменской обители, пятеро служилых Кондаурова и четверо казаков Новицкого. Судно прошло долгий путь от Тобольска, и почти везде остяки выходили на реку на лодках-обласах, радостно кричали, окружали дощаник и сопровождали святителя к своим селениям. Филофей был прав: миновал год без идолов, и теперь инородцы уже сами желали крещения. Но, видно, не в Певлоре. Здесь, на землях древнего остяцкого княжества Кода, всегда было всё непросто.

Дощаник грузно выехал носом на отмель и встал, а волна покатилась на песчаный приплёсок. За травяной кромкой берега звучал собачий лай, но ни один человек на берегу не появился. Лишь перевёрнутые обласы и калданки, сушила с сетями и разный плавучий мусор, выброшенный Обью.

– Что ж, сойдём, – негромко сказал Филофей. – Оружие не берите.

– Нэт, вотче, – твёрдо возразил Новицкий, блестя серьгою в ухе. – Воружье трэба взяты. Чому никого нэмаэ? Нэдобро.

Впрочем, русские остяков не боялись. Настоящие воины – это степные всадники, башкирцы, казахи и джунгары, которые конными полчищами с визгом несутся в набег, выставив длинные хвостатые пики и воздев сабли. Опасными врагами могут быть закутанные в меха самоеды из тундры, которые под полуночными сполохами зимы налетают на северные остроги на оленных упряжках и осыпают башни тучами стрел. А остяки – тихие лесные людишки, замороченные бредовым бормотаньем непонятных таёжных богов.

Казаки, служилые и монахи открыто и спокойно шагали от дощаника к невысокому травяному взгорью, и вдруг из травы выросли остяки – человек тридцать, всё мужчины, все с копьями, луками и даже старинными ружьями.

– Бисма! Бисма! – непонятно закричали они с неожиданной яростью. – Бисма! Стой! Уходи! Бисма! Иди к себе!

Несколько стрел вонзились перед русскими в песок, предупреждая.

– Кака бысма? – угрюмо и негромко спросил Новицкий, накладывая ладонь на рукоять пистолета за перевязью камзола.

– Бисмилла, – хмуро ответил Филофей. – Погодите, брате, я сам…

Он сделал шаг вперёд; Ахута Лыгочин как-то странно заплясал, вздёрнув пищаль, и с громом выстрелил по владыке. Большая пуля вспорола и взметнула край рясы Филофея. Остяков как прорвало – ничего подобного люди Филофея не ожидали. Стрелы длинно свистали мимо них и между ними; вскрикнул казак Артюха, поражённый в грудь. А потом грохнул ещё один выстрел из самопала. Новицкий, надвинув треуголку, потянул пистолет, заряженный ещё на судне, но Филофей схватил его за руку.

– Не надо! – закричал он остякам.

Остяки врассыпную спускались с берега – боком, опасливо приседая, точно собаки перед прыжком. Они вопили и продолжали стрелять из луков. Старенький монах Исакий охнул и осел на песок: стрела сквозь бороду вонзилась ему в горло. Митька и Кондрат, служилые, почти разом ударили по остякам из ружей. У остяков тоже кто-то с визгом кувыркнулся в траву.

– Нет! – снова крикнул Филофей, и голос его сорвался.