Танцы на стеклах - Алекс Д, Лана Мейер (2019)

— Сэлфи, Лана? — спрашиваю я, доставая айфон. Потеряв дар речи, она может только кивать. Я обнимаю ее за талию, привлекая к себе. Мне это не нужно, но девочки любят все эти моменты с няшными обнимашками в мега-романтичных местах. Сопли и слюни. Делаю улыбочку и щелкаю наши лица на фоне Стены Любви. Показываю Мэл, что получилось, и та радостно хлопает в ладоши, словно я только что ей колье из черных бриллиантов подарил.

— Скинь мне, скинь мне, — подпрыгивая, просит она. Мдаа. Надо было начинать фотографировать ее раньше. Я передаю фото на ее мобильный, и она вскидывает голову, хмуря брови и сверля меня подозрительным взглядом.

— Откуда ты знаешь мой номер? — требовательно спрашивает она.

— Крошка, у меня в телефоне полная база сотрудников. Это элементарно. Я не составлял на тебя досье.

— Хорошо… — выдыхает с облегчением Мэл, умиленно глядя на нашу фотографию. Я иронично вскидываю бровь, и, заметив мой скептический взгляд, она напускает на себя важный независимый вид.

— Здесь есть признание на твоем языке? — спрашивает Мэл, поворачиваясь лицом к стене, я с улыбкой смотрю на ее профиль. Она невероятно хорошенькая. Мне все в ней кажется правильным, гармоничным, пленительным.

— На арабском и хинди. Турецкий тоже распространён в моей стране. Дед был турком. В Анмаре есть и свое наречие, но оно происходит из смеси многих языков. На арабском признание в любви звучит, как Ana bahebak, — отвечаю я, продолжая улыбаться, как полный идиот.

— Ama bahebak… — повторяет задумчиво Мэл, зачарованно разглядывая надписи.

— Ana bahebak, — поправил я.

— Ana bahebak… — автоматически повторяет она, не понимая, что делает со мной своими словами. В отличии от нее я слышу звучание своего языка иначе. Последняя, кто говорил мне эти слова, была моя мать, которая учила меня сразу двум языкам — английскому и арабскому.

— Ты только что сказала, что любишь меня, meligim, — чувственным приглушенным голосом произношу я. Мэлл отрывается от созерцания Стены Любви и смотрит на меня долгим взглядом. Она не злится, не возмущается. Не пытается отрицать и опровергать мои слова. Не спорит, не дерется. А просто отворачивается и продолжает смотреть на надписи с признаниями.

— Я нашла на английском, — радостно сообщает Мэл, толкая меня локтем в бок, и показывая пальцем куда-то вправо. Я киваю, не сводя с нее глаз. Со мной что-то происходит, неправильное, колющее прямо в сердце… Может быть, я совершаю ошибку… И весь этот Париж с его романтическими бреднями вверг меня во временное помутнение рассудка.

Я снова фотографирую ее и отправляю фото, она делает тоже самое. Изучаем работы друг друга, беспечно улыбаясь. Но на то, самое первое, она смотрела совсем с другим выражением лица.

— Пойдем, ты обязательно должна увидеть площадь Театр, — я снова взял ее за руку и потянул за собой.

— Да, я знаю. Я читала. Даже не мечтала попасть туда, — восторженно щебечет Мелания, пока мы блуждаем между старинных домов и построек, приближаясь к центральной площади, где сохранилась архитектура 18 века. — Здесь писали свои работы Пикассо, Дали и Утрилло, — просвещает меня Мелания.

— И Тулуз-Лотрека, — с непроницаемым видом добавляю я. Она даже замедляет шаг, удивленно глядя на меня. — Именно он прославил Мулен-Руж, — поясняю снисходительно.

— Ты разбираешься в живописи? — спрашивает Мэл, даже не пытаясь скрыть своего недоумения.

— Готов поспорить, что знаю больше художников, чем ты, Лана.

— Ну уж нет. Здесь ты меня не переспоришь, — самоуверенно заявляет Мэл.

— Выбирай предмет спора, — подлавливаю ее на слове.

— Ты проиграешь, Джаред, — Мелания смеется и качает головой.

— Хорошо. Буду рад выполнить любое твоё желание, крошка.

— Отлично. Любое желание, — кивает она. — Я начинаю. Бернар Эмиль.

— Жан Беро, — подхватываю я. Она снисходительно ухмыляется.

— Ван Гог.

— Жорж Брак.