– Галкина, готова? Пойдёмте! – в дверь заглядывает медсестра. Трепещущая девчушка лихорадочно снимает одежду, заворачивается в простыню и выскальзывает из палаты, испуганно оглянувшись на Надю. «Блин, как в газовую камеру повели! Голую, – констатирует мозг. Она уговаривает саму себя. – Ничего, ничего, всех раздевают, потому что операционная и стерильно. Ты просто уснёшь и проснёшься, а потом всё кончится».

Проходит минут двадцать или тридцать, но кажется, что несколько часов, пять, шесть. В палату завозят каталку, на ней – молодая женщина, словно мёртвая. Длинные вьющиеся каштановые волосы свешиваются почти до пола. Две медсестры подхватывают простыню, на которой она лежит, и ловко сгружают-сбрасывают неподвижное обнажённое тело на кровать. Словно и не человека, а деревянную куклу. Небрежно накрывают простынёй, кладут на живот розовый резиновый пузырь со льдом. Одна приподнимает веки, проверяет зрачки, вторая щупает пульс. Волосы женщины стелются по растрескавшемуся линолеуму. Медсестры о чём-то тихо переговариваются, бросают взгляд на вторую женщину, которая уже почти очнулась и притихла, потом, ничего больше не сказав, уходят.

– Стаценко, готова? Пойдёмте! – ещё через двадцать или тридцать минут раздаётся громовой, отдающийся эхом в ушах приказ. Надя медленно встаёт, раздевается, туго оборачивается в простыню и спешит по коридору за медсестрой. Навстречу по коридору быстро катят каталку, на ней – девчонка Галкина, обнажённая и неподвижная. Тоже похожа на мёртвую куклу, кое-как прикрытую простынёй, разукрашенной страшными коричневыми пятнами от стерилизации. «У них тут конвейер, – устало отмечает мозг. – Одна за другой, и в штабеля укладываются». Бедный мозг ещё способен шутить в такую минуту?

Белоснежная операционная, вся в жутком ледяном кафеле. По стенам – столы с инструментами, накрытые белым. Посредине – устрашающего вида кресло, со всех сторон увешанное стальными приспособлениями, сверху – яркие лампы. Врач сидит за столом, медсестра разбирает инструменты. Вторая медсестра заполняет бумаги.

– Забирайся, – кивая на кресло, мягко говорит врач. – Кушала с утра?

Надя отрицательно мотает головой. Кресло очень высокое, надо подняться на две ступеньки. Надя не решается сделать шаг.

– Ну чего ты, не боись, залезай давай! – подбадривает медсестра. Сейчас анестезиолог придёт, сделает тебе укольчик и всё. Остальное наше дело.

– Первый раз? – строго спрашивает врач.

– Угу, – во рту пересохло, горло сжимается, Надя, с трудом сглотнув, едва может выдавить из себя звук.

– Ну, всё когда-то бывает в первый раз, – философски замечает гинеколог и встаёт. Давай, я пока тебя посмотрю. Ложись.

Осмотр причиняет боль и неприятен до омерзения. Движения доктора резкие, инструменты ледяные.

– Так-так, я вижу, что всё прекрасно. Живот мягкий, органы в порядке, – врач всё бубнит и бубнит себе под нос, комментируя свои действия. Одна медсестра с тихим звоном перебирает инструменты, вторая со скрипом быстро-быстро водит ручкой по бумаге. Открывается дверь, входит анестезиолог, медсестра подаёт ему наполненный шприц. Анестезиолог подходит к Наде, проверяет пульс.

– Всё нормально. Лена, жгут, – говорит он. И ласково обращается к Наде. – Сейчас надо расслабиться, мы сделаем наркоз. Смотрите глазками в потолок.

Надежда резко соскочила с кресла, дёрнула простыню, на которой лежала и завернулась в неё. Оттолкнув удивлённую медсестру, пробормотала:

– Извините, простите меня, я не могу. Не надо ничего, простите. Я не могу этого сделать!

Со слезами на глазах Надя выбежала из операционной и помчалась по коридору в свою палату, ничего не замечая вокруг. Не заметила она, конечно же, и того, как врач с анестезиологом переглянулись, улыбнулись друг другу, и врач спокойно заметила:

– Минус один! Леночка, веди пошустрее следующую, а то скоро обед.