Я накрыла нас обеих одеялом, обняла Кэсси и лежала с ней рядом до тех пор, пока она не заснула. Но мне не спалось. Я то возвращалась к своим страхам, то принималась корить себя. В конце концов, думала я, Кэсси не виновата, что ей ничего не приснилось, да и бабушка, в общем-то, тоже ни при чем. Она всего лишь сделала то, о чем я просила, – помогла Кэсси заснуть крепко, без сновидений. Это я – я не предвидела, что после успокаивающего чая моя дочь не увидит вторую серию своего пророческого сна и я не узнаю подробностей, в которых отчаянно нуждалась. Результат был, что называется, налицо: разочарование, которое я испытала, не получив желаемое, разом отбросило меня в прошлое, заставило потерять контроль над собой и над своими способностями. А я-то думала, что умею держать себя в руках! Какая глупая самонадеянность!..

Мне было всего девять, когда я впервые не сумела сдержать себя. В тот год я нашла свой первый кусочек «морского стекла». Было воскресенье, и мы с Оуэном, как обычно, играли вместе на пляже. Море было спокойным, и сначала мы пускали «блинчики», потом стали рыться в выброшенных на песок водорослях – искать красивые раковины, ловить маленьких крабов и морских ежей.

Оуэн рассказывал, как он провел субботу. Оказывается, отец возил его в Лагуна Сека – смотреть автомобильные гонки. Я, правда, слушала его вполуха. Разгребая песок в надежде найти особенно красивую раковину, я вдруг увидела, как в лучах солнца что-то ярко блеснуло. Это оказался кусок стекла, но не обычный, острый осколок от бутылки, которых полно на каждой свалке. Он был округлым, как большинство обкатанных морем галек, а его поверхность казалась шероховатой на ощупь, словно кто-то обработал его крупной наждачной бумагой (что такое наждачная бумага, я знала – видела, как мистер Торрес шлифует ею у себя в гараже разные деревянные детали для ремонта мебели).

Крепко зажав удивительную находку в пальцах, я подняла ее к свету и прищурилась. Луч солнца прошел сквозь стекло, оно ярко вспыхнуло, и в руках у меня вдруг оказался сверкающий изумруд, который выглядел намного красивее голубовато-серых, бледно-розовых и белых ракушек, которыми были набиты мои карманы.

Спрятав удивительный камешек понадежнее, я стала ковырять песок с особенным рвением, надеясь найти еще что-нибудь подобное. Время шло незаметно, бухту заволокло туманом, а воздух стал холоднее, но я ничего не замечала. От своей «золотой лихорадки» я очнулась, только когда Оуэн, тронув меня за плечо, спросил, что это я делаю.

– Ищу «морское стекло», – ответила я, показывая ему свою добычу – несколько зеленых, темно-янтарных и голубоватых камешков, которые неярко поблескивали в тусклом дневном свете.

– Клевые! – Оуэн покатал их по моей ладони, потом поднял голову и посмотрел на небо. – Нам пора идти, уже поздно.

К тому времени, когда мы наконец ушли с пляжа, мои карманы были битком набиты «морским стеклом» (о том, что эти удивительные камешки называются также «слезами русалок», я узнала только на следующий день). Собранные мною раньше ракушки я без сожаления выбросила.

На следующий день я принесла несколько самых красивых кусочков стекла в школу. Мне так нравилось их рассматривать, что я просто не могла с ними расстаться, к тому же мне хотелось показать Фиби свои находки. В большую перемену мы обе вышли во двор. Там я расстелила на столе для пикников салфетку и разложила на ней свои камешки – от самого большого до самого маленького – и предложила подруге взглянуть.

Фиби долго рассматривала мои находки. Особенно ей понравился крупный овальный камень красивого голубого цвета. Она долго вертела его в руках, потом положила обратно на салфетку и сказала:

– Их называют «слезы русалок». Моя мама собирает такие. У нас в гостиной стоит большая ваза, доверху набитая такими штучками. А твоя мама что собирает?

– Ничего, – коротко ответила я. Мама выходила из дома, только когда отправлялась в магазин, отводила меня в школу или шла на работу.