Другая королева - Филиппа Грегори (2016)

Я виделся с Генри, сыном Бесс, и своим сыном Гилбертом, но они в моем присутствии держатся неловко, полагаю, они слышали, что меня подозревают в том, что я изменил жене с шотландской королевой. Бесс их обоих очень любит, естественно, что они встанут на ее сторону против меня. Я не смею защищаться и, осведомившись об их здоровье и о том, не наделали ли они долгов, отпускаю их. Они оба в добром здравии, оба при деньгах – думаю, я должен быть рад.

На третий день ожидания, когда решено, что я страдал довольно, ко мне приходит придворная дама и говорит, что королева примет меня в личных покоях после обеда. У меня не получается есть. Я сижу на своем обычном месте в большом зале, за столом с равными себе; но они со мной не говорят, и я низко клоню голову, как паж, которого высекли. Я выхожу из-за стола, как только становится можно, и снова возвращаюсь ждать в ее приемную. Чувствую я себя ребенком, который надеется на доброе слово, но уверен, что его побьют.

По крайней мере, понятно, что меня не арестуют. Это должно бы меня немного утешить. Если бы она собиралась меня арестовать за измену, она сделала бы это при полном собрании совета, так, чтобы все видели мое унижение и оно стало предупреждением прочим дуракам. Меня бы лишили титулов, обвинили в неверности и отослали прочь, сорвав шляпу с головы, под конвоем двух стражей. Нет, она пристыдит меня наедине. Обвинит в том, что я ее подвел, и хотя я могу перечислить свои поступки и доказать, что не сделал ничего, что не было бы в ее интересах, или того, что не было бы мне приказано, она может ответить, указав на снисходительность моего отношения к королеве и на растущую уверенность в том, что я слегка влюблен в Марию Стюарт. И, по правде говоря, если меня обвинять в том, что я ее люблю, я по чести не смогу это отрицать. Я даже не хочу это отрицать. Часть меня, безумная часть меня, жаждет об этом объявить.

Как я и думал, именно слухи об этой близости расстраивают королеву сильнее всего. Когда меня, в конце концов, допускают в ее личные покои, где нас открыто слушают ее дамы, а возле нее стоит Сесил, это первое, о чем она заговаривает.

– Я думала, что из всех мужчин вы, Шрусбери, будете последним, кто сделается таким дураком из-за хорошенького личика, – выплевывает она, едва я вхожу в комнату.

– Я не сделался.

– Не сделался дураком? Или у нее не хорошенькое личико?

Будь она королем, такие вопросы не выпаливались бы со столь яростной завистью. Ни один мужчина не сможет ответить женщине почти сорока лет, чьи лучшие годы давно позади, на вопрос о сопернице так, чтобы ее это устроило; соперница – прекраснейшая женщина в мире, и ей нет тридцати.

– Уверен, я дурак, – тихо произношу я. – Но я дурак не из-за нее.

– Вы позволяли ей делать все, что она захочет.

– Я позволял ей делать то, что считал правильным, – устало отвечаю я. – Позволял ездить верхом, как мне приказали, для здоровья. Она заболела под моей опекой, и я об этом сожалею. Я позволял ей сидеть с моей женой и вышивать вместе с ней. Я точно знаю, что они ни о чем таком не говорили, просто попусту болтали.

Я вижу, как вспыхивают ее темные глаза. Она всегда гордилась тем, что у нее ум и образование мужчины.

– Женская болтовня, – снисходительно замечаю я и вижу, как она одобрительно кивает. – И она чаще всего обедала с нами, потому что ей нужно было общество. Она привыкла к тому, что вокруг нее много народу. Привыкла ко двору, а теперь у нее его нет.

– Под собственным королевским балдахином! – восклицает королева.

– Когда вы передали ее мне под надзор, вы приказали обращаться с нею как с правящей королевой, – произношу я так мягко, как только могу.

Мне нужно сдержать чувства, если я хотя бы повышу голос, это будет смерть.

– Я писал вам и Сесилу десятки раз, спрашивая, могу ли я урезать ее свиту.

– Но вы этого так и не сделали! Ей прислуживали сотни людей!