Такси заказывали? - Маргарита Ардо (2020)

— Тебе! — протянул он. — Я не стал упаковывать, ты же любишь не по правилам.

Я зарылась носом в весенний аромат и нежность лепестков.

— Люблю.

— Они как ты, — просиял Саша.

Автомобили притормаживали перед нами, хмурые лица, испуганные утренним дождём, преображались улыбками, а в лужах проглядывали голубые лоскутки неба. Голуби разлетались с мостовой перед нами, и казалось теплым-тепло, несмотря на вырывающийся изо рта парок и заглядывающий под платье ветер. У Парка Горького Саша купил мне шарики, на Ворошиловском — фиалки у толстой, как слонопотам, армянской бабушки, на переулке с проспектом Соколова — кофе в стаканчиках.

У светофора, под которым стоял кофейный минивэн, притормозила красная машина. Гламурная красавица за рулём посмотрела с недобрым прищуром. Сначала на Сашу, потом на меня — да так словно, я таракан, которого стоило бы раздавить. И снова на Сашу. Испепеляюще.

— Твоя знакомая? — спросила я его и на всякий случай отошла за фонарный столб.

Мой Мистер Совершенство не успел обернуться, как красный автомобиль рванул, обляпав нас от души. Хорошо, что влажные салфетки всегда со мной! Саша похмурился-похмурился и перестал. У порога моего дома спросил:

— А, может, я всё-таки займусь твоей крышей?

— Нет, папа справится, — хмыкнула я.

— Уверена?

— Почти.

* * *

Ещё храня на губах волшебство поцелуя, я открыла дверь и поняла, что папа не справился. По крайней мере, не сейчас. В кухне, похожей на руины графского замка, солнечный свет падал в тазик, наполненный дождём и бетоном, и царил запах сырости и жареной картошки. В коридор расходились меловые подошвы. Всё ясно: снежный человек с виолончелью забыл о существовании тряпки…

Я переобулась в тапочки, поставила цветы в вазу и пришла по следу в гостиную. Обнаружила там папу в любимом махровом халате за нашим доисторическим дубовым столом, накрытым клетчатой скатертью. А так же бутылку початого вина, телефон, нарезанный хлеб, майонез, лимон и банку шпрот с воткнутой внутрь вилкой.

— Привет! Что празднуем? — поинтересовалась я.

Папа вдруг взвился со стула и уставился на меня округлёнными глазами.

— Живая! Явилась?!

— Ага, — удивилась я. — А что со мной станется?

И положила на стул брошенную им рубашку, повесила на спинку смятый пиджак и подобрала свёрнутый улиткой носок в центре гостиной. Разбросанные по квартире вещи — это признак сильного душевного волнения у моего папы, обычно связанного с очередным разрывом. Впрочем, как и шпроты с вином. По дому радостно разносился «Марш Радецкого» Штрауса, но настроения родителя не отражал. Видимо, играл для контраста.

Папа надул щёки, как оскорблённый в лучших чувствах герой оперы, и громко выдохнул:

— Марианна! Как ты могла?!

Он встряхнул кудрявым чубом и сделал театральный жест, словно дирижёр перед оркестром на три-и-четыре.

— В этом месте мне полагается спеть? — спросила я.

— Нет! Как ты могла?! — повторил он с акцентированным драматизмом.

— Па, я не понимаю твоих нападок. У тебя снова драма? Вроде речь шла о лёгком флирте с вашей новой третьей скрипкой…

— При чём тут драма? При чём тут скрипка?! Ты! — вдруг выпалил папа. — Ты — моя драма! Ты могла хотя бы позвонить?!

Я пожала плечами и улыбнулась.

— Звонить во время концерта тебе не положено, записку я оставила. Как я вижу, ты её прочитал, раз как раз на ней стоит банка со шпротами. У меня было свидание… Очень хорошее свидание. Кажется, ты сам мне постоянно говоришь, что я взрослая женщина и имею святое право не прокисать вечерами дома.

— Нет! Но ведь ты же…, ты же… — папа задрал руку и помахал ею в воздухе, словно подманивал забытые слова, — ты была с тем самым, которого поцеловала из жалости! Я прав?! Это что, была связь из жалости?! Или он принудил тебя?

Я нахмурилась. И он туда же!