На пересечении - Дикон Шерола

Огонь на кладбище практически погас, когда Жаок и Треаль подняли с сырой земли бездыханное тело Джиля и понесли домой, чтобы омыть его. То, как теперь выглядело кладбище, страшно поразило обоих мужчин. Когда-то белоснежный мрамор Склепа Прощания был практически полностью покрыт сажей, резные деревянные двери и ставни полностью сгорели, плитка на полу и ступенях уродливо потрескалась. Но еще страшнее выглядели истоптанные могилы с поваленными обелисками, разбитые кувшины из-под цветов, развороченные клумбы и сломанные скамейки.

Это место больше не казалось самым тихим и спокойным в городе. Всё здесь хранило ненависть и жажду расправы — каждый помятый цветок, каждая сломанная ветка. Прежде Колокольчик любил приходить сюда, чтобы побыть вдали от людской суеты и сочинить слова какой-нибудь песни, однако теперь единственным его желанием было убраться отсюда как можно скорее. Это новое кладбище пахло дымом, жестокостью и позором, отчего Лин здесь буквально задыхался. Он вновь и вновь пытался оправдать себя, что не решился помочь кучеру, а остался стоять в стороне. А ведь Лин был всего на несколько лет старше Лагона. Они росли и играли вместе.

— Я не хотел, чтобы так вышло, — вырвалось у Лина, когда он заметил, что Жаок пытается скрыть слезы.

— Он сам виноват, — голос старшего Джиля дрогнул. — Вечно лез впереди повозки со своей дурацкой справедливостью. Как будто он мог что-то изменить. Пусть этим занимаются те, кто имеет власть. Мы-то что можем? Нас затопчут и даже не заметят. Перешагнут и пойдут дальше делать то, что делали. Если люди не боятся даже Родона, то на что надеялся наш дурак? На что? Вот и поплатился.

— Он всегда был таким, — добавил Треаль. — Мы говорили ему, что не нужно вмешиваться. Живешь себе тихо и живи. А он даже слушать не желал. Говорил, что все плохое творится с нашего равнодушного позволения. И что в итоге? Убили его и все тут. Если даже Двельтонь не высунулся из замка, чтобы остановить свой народ, на что надеялся Джиль? Небо, как же мать-то выдержит?

— Родон как раз-таки высунулся, — вздохнул Лин. — Спрятал же у себя господина Окроэ и его супругу.

— И что с того? — теперь в голосе Жаока послышалась злость. — Что с того, что спрятал? Свергнут его и за мгновение нового посадят. И не будет никакого Родона Двельтонь. И до семьи Окроэ доберутся, помяни мое слово. Глупость он сделал, этот Двельтонь. Не знаю, о чем он думал? Видимо, как и наш братец, такой же ненормальный. Что хорошего с того, что он спас эту старуху? Хорошо, пускай она невиновна. Но разве мой брат должен был гибнуть вместо нее? Если бы Родон позволил казнить Акейну, народ бы успокоился. А теперь непонятно, кто еще погибнет во всем этом ужасе.

— Ты не прав, Жаок, — тихо произнес Треаль. — Если мы так будем рассуждать, то где уверенность, что завтра не придут за нашей матерью? Лагон — дурак, но я уверен, что Двельтонь принял такое решение не просто так. Богатые расчетливы, они ничего не делают, поддавшись сердечному порыву.

— Доктор Клифаир тоже богатый, — заметил Лин.

— Он — лекарь. Они все странные, — горько усмехнулся Треаль. — А доктор с севера точно хочет озолотиться, поэтому не отказал в помощи семье Окроэ. Все видели, как он сидел подле Двельтонь на празднике. Он что-то задумал. Угрюмый, замкнутый, а на самом деле скользкий, как червяк. Смотришь на него: вроде улыбается, а что в голове — непонятно. Глаза стеклянные. Мне вообще кажется, что он чокнутый…