Наглец - Елена Сокол (2018)

И каждый раз мысли об этом заставляют меня до хруста в зубах сжимать челюсти. Всё понимаю. Но примириться с этой ее упертостью никак не могу. Замуж за афериста она, значит, выйти могла, а принять сына-афериста — ну, никак. Мать так боялась меня потерять, так страшилась участи, которая ждет рано или поздно самого, даже супер-талантливого, мошенника, — заключения в тюрьму, что сама добровольно отказалась от родства со мной, поставив глупый ультиматум: или она — или мои рисковые игры.

И ни один из нас до сих пор не готов пойти друг другу на уступки. Я выбрал свой путь и уже не сойду с него. Железно. По крайней мере, до тех пор, пока не почувствую, что наигрался в опасные игры. Пока у меня не будет достаточно средств, чтобы отойти от дел и наслаждаться свободой. Пока не устану, внутренне не успокоюсь и не откажусь от поисков отца.

А он жив.

Я чувствую. Знаю. И мать знает. И Егор. Пусть даже они не сознаются в этом, пусть как угодно рьяно отвергают даже малейшую возможность того, чтобы это было правдой. Мой отец жив.

И я найду его.

И посмотрю в глаза. Ради одного только вопроса: неужели спасти собственную шкуру и срубить бабла было настолько важнее, чем быть просто отцом и растить двух своих мальчишек? Неужели, заставить их поверить в собственную смерть и разбить сердце той, что беззаветно любила его много лет, было легче, чем с достоинством отсидеть в тюряге за свои фокусы?

Не успокоюсь, пока не найду его. Пока не получу ответа.

— Мммм… — Ворочается девчонка.

И я решаюсь убрать руку с ее спины. Пусть просыпается. В окно уже врываются яркий солнечный свет, шум моря, крики чаек и пение птиц. Можно и вставать.

Осторожно прижимаю к себе свой локоть и закрываю глаза. Пусть думает, что сплю.

Ночка выдалась тяжелой. Сперва не по себе было: моя гостья слишком долго не могла уснуть. Ворочалась, несколько раз меняла положение, чесалась, точно лишайная, а, едва начав засыпать, и вовсе стала метаться по матрасу, собирая ногами простынь в гармошку. Стонала, всхлипывала, вскидывала руки и бормотала что-то себе под нос. Когда стоны усилились, переходя в захлебывающийся плач, я рискнул дотронуться до ее плеча.

Сырая.

Ее футболка была насквозь сырой от пота. И подушки, и простынь, все было влажным. Присев, долго разглядывал крупные капли на ее лбу, беспокоясь, чем такое состояние могло быть вызвано. Стер пальцами холодную влагу с лица и шеи девчонки и заметил, что на несколько секунд, но она перестала метаться. Лег обратно, гадая, заражусь от нее загадочной лихорадкой или нет, затем убрал сырой пододеяльник и придвинулся ближе.

В темноте пустой комнаты она казалась совсем крохой, беззащитной, уязвимой. Свернулась в калачик, подрагивая от холода, и подтянула ноги к животу. Лицо ее было расслаблено, рот с красивыми пухлыми губками немного приоткрыт, и лишь несколько складок, появляющихся время от времени на лбу, да подвижные веки говорили о том, что мучило ее что-то действительно ужасное. Очевидно, какие-то кошмары.

Сначала я хотел разбудить эту оторву, посоветовать ей показаться врачу или что-то в этом роде, но потом передумал: все-таки тяжелый день был, много эмоций пережила, может именно они и не давали успокоиться. Во время новой волны приступа она вдруг тяжело задышала, начала судорожно мотать головой, впиваться пальцами в подушку, и моя рука сама метнулась к ее телу.

Легла на грудь, чуть ниже шеи, и замерла на холодной коже. Хотел окликнуть ее, позвать, растормошить, но боялся двинуться: дыхание девушки выровнялось, дрожание постепенно прекратилось, и даже веки умиротворенно затихли, остановив трепетание пушистых лапок-ресниц.

Трижды за ночь пытался убирать руку, но приходилось тут же возвращать на место — она начинала задыхаться, стонать, ворочаться. К утру, устав от ночного дежурства, я все-таки вырубился, а проснулся уже от ее тихого посапывания прямо мне на ухо.