Еще одна станция - Кейси Маккуистон (2021)

В наступающем за этим молчании Огаст вспоминает, каково это – удариться о заледеневший участок в морозное утро, те несколько секунд подвешенного состояния, прежде чем ты сдираешь с коленей кожу, когда твой желудок падает, и единственная мысль – «Мне сейчас надерут задницу».

– Перестала что?

– Перестала стараться, – говорит Джейн. – Просто… просто отпусти меня. Найди другой поезд. Больше не встречайся со мной.

– Нет. Нет. Я не могу… я не могу уйти, Джейн… если я уйду, ты пропадешь. Поэтому сентябрь и важен. Я, мы, то, что происходит между нами, – вот что держит тебя здесь. – Она пододвигается ближе, хватаясь за куртку Джейн. – Ну же, я знаю, что ты это чувствуешь. Когда ты впервые меня увидела, ты меня узнала: мое имя, мое лицо, мой запах – это заставило тебя вспомнить. – Ее ладонь неуклюже перемещается на грудь Джейн, на ее сердце. – Вот что держит тебя здесь. Это не просто гребаные пельмени и песни Патти Смит, Джейн, это мы.

– Я знаю, – тихо говорит Джейн, как будто ей больно это говорить. – Я всегда знала, что дело в тебе. Вот почему я не… из-за этого мне не надо было вообще тебя целовать. Я смотрю на тебя, и кажется, будто я никогда в жизни не была такой настоящей, как сейчас. – Она накрывает ладонь Огаст своей. – Этого так много, что я горю. Боже, Огаст, это так прекрасно, но так больно. – И, черт возьми: – Ты причина, из-за которой я так себя чувствую.

Это словно удар.

Она права. Огаст знает, что она права. Она вернула обратно жизнь Джейн, но именно Джейн приходится сидеть одной в поезде и проживать это все еще раз.

Что-то в ней резко отступает, и ее пальцы впиваются в ткань куртки Джейн, сжимая ее в кулаке.

– Только то, что ты не можешь бежать, не значит, что ты можешь заставить меня сделать это за тебя.

В челюсти Джейн сжимается мышца, и Огаст хочет ее поцеловать. Она хочет целовать ее, и бороться с ней, и удерживать ее, и обрушить на мир эту бурю, но двери открываются на следующей станции, и на одну лишь секунду Джейн смотрит через них. Ее стопа дергается к платформе, как будто у нее был бы шанс, если бы она попробовала, и от этого у Огаст сжимается горло.

– Ты хочешь, чтобы я осталась, – говорит Джейн. Это тихое обвинение, толчок, сделать который физически у нее нет сил. – В этом все дело, да? Майла говорила, что есть шанс, что я могу остаться. Вот почему ты это делаешь.

Огаст до сих пор сжимает в кулаке куртку Джейн.

– Ты бы так не злилась, если бы часть тебя тоже этого не хотела.

– Я не… – говорит Джейн. Она зажмуривает глаза. – Я не могу этого хотеть. Не могу.

– Мы проделали всю эту работу, – говорит Огаст.

– Нет, ты проделала всю эту работу, – замечает Джейн. Ее глаза открываются, и Огаст не может понять, мерещатся ли ей в них слезы. – Я никогда тебя не просила.

– И что тогда? – Часть ее, которая превратилась в острие, поднимает голову. – Что ты хочешь, чтобы я сделала?

– Я уже тебе сказала, – говорит Джейн. У нее сверкают глаза. Лампа над их головами гаснет с громким хлопком.

Если бы Огаст была другой, то она бы осталась и поборолась. Вместо этого она злобно думает о том, что идея Джейн не сработает. Невозможно, чтобы так легко можно было это решить, – не за несколько дней. Она вернется, прежде чем станет слишком поздно. Она уйдет, только чтобы это доказать.

Они скоро приедут на следующую станцию, большую манхэттенскую, которая принесет с собой волну людей.

– Хорошо. Но это. – Огаст слышит, что ее голос звучит едко и жестко, и она это ненавидит. – Все это. Я делала это ради тебя, а не себя.

Двери раздвигаются, и последнее, что Огаст видит, – сжатую челюсть Джейн. Ее разбитую губу. Яростную решимость не плакать. А потом заходят люди, и Огаст теряется в потоке тел, выбрасываясь на платформу.

Двери закрываются. Поезд отъезжает.

Огаст тянется в свое сердце за живущей там штукой и сжимает ее.