Конец лета - Даниэла Стил (1993)

Похороны были недолгими, официальными и мучительными. На Дине было простое черное шелковое платье и небольшая черная шляпка с вуалью. Мать Марка была одета во все черное, включая чулки. Сам Марк надел темный костюм и черный галстук. Все было проделано точно в соответствии с правилами и французскими традициями в очаровательной маленькой церкви в seizième arrondissement[72]; «Аве Мария» была исполнена хором из церковно-приходской школы. Сердце разрывалось на части, когда звук детских голосов воспарял над написанными на бумаге нотами, и Дина отчаянно пыталась не вслушиваться в мелодию. Но ей пришлось выслушать все это до конца. Марк постарался сделать все à la française[73]: церковная служба, музыка, заупокойная речь, маленькое загородное кладбище с еще одним священником, а затем поминки с участием всех друзей и родственников в доме его родителей. Это мероприятие длилось целый день, с бесконечными сериями рукопожатий и высказываемых соболезнований, выражением своих чувств и разделяемых переживаний. Для некоторых подобное оплакивание было, несомненно, облегчением страданий, но только не для Дины. Она еще раз ощутила, что у нее украли Пилар; только теперь это не имело никакого значения. Теперь было слишком поздно. Она даже позвонила Бену, использовав телефон, находящийся в доме.

— Ты держишься?

— Не знаю. Я чувствую, что оцепенела. Все это как в цирке. Мне даже пришлось воевать с ними, чтобы гроб несли закрытым. Слава Богу, в конце концов эту битву я выиграла.

Ему не понравилось, как она разговаривала. Ее голос звучал нервно, устало и натянуто. Но при таких обстоятельствах в этом не было ничего удивительного.

— Когда ты собираешься вернуться?

— Скорее всего в течение следующих двух дней, я надеюсь. Но я не уверена. Мы обсудим это сегодня вечером.

— Как только все выяснится, пришли мне телеграмму.

Она слегка вздохнула.

— Я сделаю это. Я думаю, что сейчас мне лучше вернуться на это отвратительное мероприятие.

— Я люблю тебя, Дина.

— Я тоже. — Она побоялась произнести всю фразу, она опасалась, как бы кто-нибудь не зашел в комнату, но была уверена, что он поймет.

Она пошла обратно, чтобы присоединиться к пятидесяти или шестидесяти приглашенным, которые перемещались по дому свекрови из комнаты в комнату, разговаривая, сплетничая, обсуждая Пилар, утешая Марка. Дина никогда не чувствовала себя такой чужой в этом доме, как сейчас. Казалось, прошло много часов после того, как она видела Марка. Он наконец нашел ее в кухне, прислонившуюся к стене и уставившуюся из окна на улицу.

— Дина? Что ты здесь делаешь в одиночестве?

— Ничего. — Ее большие, полные печали глаза остановились на его лице. Он, пожалуй, выглядел получше. А она день за днем, казалось, выглядела все хуже и хуже. К тому же она себя не очень хорошо чувствовала, но она не говорила об этом Марку, как и о том, что за последние четыре дня она два раза теряла сознание. — Я нахожусь здесь одна только для того, чтобы немного прийти в себя.

— Мне очень жаль, что день был таким бесконечно долгим. Моя мать не одобрила бы, если бы мы провели этот день по-другому.

— Я знаю. Я понимаю.

Внезапно, наблюдая за ним, она осознала, что он тоже все понимает и что он мог видеть, чего ей стоило выдержать такое испытание.

— Марк, когда мы отправляемся домой?

— В Сан-Франциско? — спросил он. Она кивнула. — Я не знаю. Я об этом еще даже не думал. Ты очень спешишь?

— Я хочу всего лишь побыстрее вернуться. Мне… здесь мне находиться тяжелее.

— Bon[74]! Но у меня тут есть работа, которую я обязан закончить. Для этого мне необходимо по крайней мере две недели.

— О, Боже, нет. — Она не могла бы выдержать еще две недели под одной крышей со своей свекровью — и без Бена. — У меня нет никаких причин, чтобы и дальше здесь оставаться, или это не так?