Закон Моисея - Эми Хармон

Она резко затрясла головой, упорно отрицая, что знает хоть что-то о подобных вещах. Она отступила на шаг и метнула взгляд налево, словно приготовившись бежать.

— Ты должен оставить меня в покое.

Я подавил в себе гнев. Я отталкивал его так сильно, только чтобы не толкнуть ее. А я хотел этого, хотел стереть с ее милого личика это выражение отрицания, тыкать ее головой в грязь, пока рот ею полностью не забьется. И вот потом она смогла бы приказать мне уйти. В таком случае я бы это заслужил. Вместо этого я сделал, как она и просила, развернулся и начал уходить, игнорируя маленького мальчика, который семенил позади меня, отчаянно посылая в мой мозг образы своей матери и пытаясь без слов вернуть меня.

— Как он выглядит? — окликнула она меня, и отчаяние, звучавшее в ее голосе, настолько противоречило ее непринятию, что я остановился, как вкопанный. — Я говорю о том, раз ты можешь видеть его, то опиши, как он выглядит.

Илай неожиданно возник прямо передо мной, прыгая вверх-вниз, улыбаясь и указывая пальцем в сторону Джорджии. Я обернулся по-прежнему злой, по-прежнему непреклонный, но все же готовый продолжить. Илай снова оказался напротив меня, стоя между мной и загоном для лошадей. Я посмотрел на него, потом снова на Джорджию.

— Он маленький. У него темные вьющиеся волосы и карие глаза. Такие же, как у тебя.

Она вздрогнула, вскинув руки и прижав их к груди, словно побуждая сердце продолжать биться.

— Его волосы слишком длинные. Кудряшки падают на глаза. Ему нужно подстричься.

Маленький мальчик смахнул с лица упавшую прядь, словно понимал, что я говорил его матери.

— Он ненавидел подстригаться, — мягко произнесла она, но тут же поджала губы, будто жалея, что поддержала разговор.

— Он боялся ножниц, — добавил я.

Воспоминание Илая о стрекотании ножниц возле его ушей заставило мое собственное сердце забиться сильнее. Зрительные образы быстро мелькали из-за ужаса, который испытывал Илай, а ножницы были раза в два больше, чем его голова. Они походили на разинутую пасть тираннозавра Рекса, тем самым доказывая, что память не всегда была точной. Затем образ сменился на другой. Праздничный пирог. Он был шоколадным, а в середине — пластиковая фигурка лошади, вставшей на дыбы. Вокруг нее мерцало четыре свечи.

— Ему четыре, — произнес я, твердо полагая, что это именно то, что Илай пытался мне сказать. Но я и так знал — видел даты на могильной плите.

— Сейчас ему было бы шесть.

Она вызывающе дернула головой. Я ждал. Ребенок выжидающе посмотрел на меня, а потом оглянулся на свою маму.

— Ему все еще четыре, — сказал я. — Дети ждут.

Ее нижняя губа задрожала, и она зажала ее зубами. Джорджия начинала верить мне. Или так, или она начинала меня ненавидеть. Или, может, уже возненавидела.

— Ждут чего? — ее голос был таким тихим, что я едва разобрал вопрос.

— Ждут кого-то, кто бы взрастил их.

Боль, отразившаяся на ее лице, была такой сильной, что я почувствовал вспышку вины за то, что загнал ее в угол. Она не была готова к разговору со мной. Но и я тоже не был готов к такому. Что касается меня, то это было преимуществом.

— Он бы долго тебя ждал, — тихо произнесла она, делая несколько шагов в мою сторону и останавливаясь. Ее поза выражала агрессию, руки были сжаты в кулаки. Горюющая мать исчезла. Теперь она стала обиженной женщиной. А я был тем мужчиной, который заделал ей ребенка, а потом уехал из города.

— Так вот как ты решила все выставить? — я хрипло выдохнул, весь мой гнев снова вернулся, так много гнева, что я хотел начать вырывать из земли столбы ограждения и швырять колючую проволоку.

— Выставить что, Моисей? — огрызнулась она. Я также огрызнулся ей в ответ.