Она перечитала письмо трижды, потом вернула его в конверт. Посидела у пустого камина, поглаживая пальцем своё имя, аккуратно написанное на конверте. Подумала было бросить его в камин. Но огонь, понятно, не горел и наверняка не будет гореть ещё долго. Можно вынести его на улицу и сжечь свечкой. Или порвать и рассеять клочки над лугом. Но точно больше нельзя перечитывать, потому что она не заслуживала этих добрых слов – и тем сложнее будет сказать Эми правду.

Она сунула конверт в карман. Будет носить с собой. Пока всё.

Глава 39

Рочестер

Сентябрь, 1848

На следующий день рано с утра отец на кухне ел яичницу, которую пожарила для него Мэгги. Ей казалось, получилось вкусно, и она в ожидании похвалы смотрела, как он завтракает. А он только кивнул и снова уткнулся в тарелку, по-прежнему относясь к ней как к незнакомке.

Но она знала: он любил Кельвина и тоже страдал. Поэтому пыталась раздуть в себе тепло к отцу.

Её сундучок уже уложили в багаж, Лия дожидалась её. Поэтому Мэгги оставила отца за завтраком и попрощалась с матерью, пообещав вернуться через несколько дней. Затем Дэвид довёз их до Ньюарка, где они сели на пакетбот через канал Ири до Рочестера. Прибудут они только к вечеру, но на следующий день Мэгги первым делом пойдёт к Эми. Раньше, чем успеет усомниться. Как только Эми узнает правду, всё будет кончено.

В дороге они почти не общались и в Рочестер приехали уставшими и раздражёнными. В доме стоял затхлый запах, и Лия ходила из комнаты в комнату, молча открывая окна и впуская прохладный вечер, ведя пальцами по пыльным поверхностям.

– Надо кого-нибудь нанять, – бормотала она себе под нос, проходя мимо.

Мэгги поднялась в спальню, где когда-то жила с Кейт. Кровать была не застелена, пришлось искать в гардеробах простыни и одеяла, которые она комом бросила на постель. И сразу, хоть ещё было рано, разделась и заползла под них. Голова ныла от мысли о том, что придётся сделать с утра, и она свернулась калачиком, прижав колени к груди. Пыталась помолиться в темноте, но слова не шли. Тогда она натянула одеяло на голову и лежала так, пока не стало слишком жарко и душно.

«Я искуплю, – думала она, – я завтра же начну искупать».

Закрыла глаза и опять попыталась молиться.

Проснулась она в темноте и тут же поняла, что в комнате кто-то есть.

Села и увидела на деревянном стуле у двери Кельвина.

Было слишком темно, чтобы разглядеть его как следует, но она узнала силуэт, осанку – он сидел подавшись вперёд, с локтями на коленях, сцепив руки. Она узнала тёмные очертания лица.

Слышала его дыхание.

Он смотрел на неё.

Она слышала его дыхание потому, что он хрипел так же, как когда только заболел.

Было очень холодно. Она не смела шелохнуться.

Окно стояло открытым, но она не помнила, чтобы его открывала. Шторы были раздвинуты. Всё-таки в спальне не так уж темно. По стенам рассыпались звёздами точечки света, и Кельвин…

…и Кельвин.

Мэгги услышала вдох, как когда человек хочет заговорить, но он не пошевелился и дальше последовала только тишина.

На стенах вращались огоньки.

– Кельвин, – прошептала она наконец. Её голос словно стал холодным битым стеклом. – Кельвин. Это не ты.

Тень, что не могла быть Кельвином, не пошевелилась.

И тут повеяло травой и кофе. Она неслась к забору. Она смотрела на могилу его родителей.

Она сидела в темноте и смотрела на него.

– Кельвин. – Что-то мокрое на лице. Слёзы или снег. – Кельвин. Это сон.

– Правда? – Его голос был тёплым и хрипловатым, словно спросонья.

– Или я заболела. Или ты дьявол.

– Дьявола не бывает.

– Бывает. Я его видела.

– Не видела. Никто не видел.

– Кельвин, – она зажала глаза руками и услышала надломленный, задыхающийся всхлип. Свой всхлип. – Прости.