Полиция памяти - Ёко Огава (1994)

— Нет… Не становится. У сердца ведь нет очертаний — и нет границ. Потому оно и способно принять любую форму или стать любой глубины.

— Значит, все, что когда-либо исчезло на этом острове, хранится у вас внутри? В целости и сохранности?

— Насколько все и в какой сохранности — этого я уж не знаю. Воспоминания ведь не просто накапливаются. Они еще и видоизменяются со временем. А иногда могут сгинуть совсем. Но это не то, что происходит с вами, когда на острове что-нибудь исчезает. Тут нечто совсем другое…

— Что именно? — уточнила я, теребя ногти.

— Даже утратив какие-то воспоминания, я не чувствую, что они выдраны из меня с корнем. Даже если они вроде бы исчезли, их частички всегда разбросаны где-нибудь вокруг, точно крохотные семена, которые еще смогут пустить ростки, если опять пойдет дождик. А бывает, что воспоминание исчезло, но его осколок все равно остается в сердце. И прорывается наружу — то дрожью, то болью, то смехом, а то слезой…

Он подбирал слова осторожно, одно за другим, будто проверяя их языком на прочность перед тем, как высказать вслух.

— Иногда я воображаю, будто держу ваше сердце в руках! И разглядываю его со всех сторон, — сказала я, улыбаясь. — Оно такое… размером с ладонь, очень мягкое на ощупь и подрагивает, как желе. Любая грубость может его поранить, но если обращаться с ним бережно, оно все-таки не выскользнет из моих пальцев. И еще я чувствую, какое оно теплое. До сих пор оно скрывалось у вас внутри и поэтому теплее моих рук. Я закрываю глаза, растворяюсь в этой теплоте, наслаждаясь каждым его воспоминанием. И постепенно мои руки начинают чувствовать, каким же оно было на ощупь — все то, что я потеряла. Прекрасная фантазия, правда?

— Ты действительно хотела бы вспомнить все, что потеряла? — спросил R.

— Не знаю, — призналась я. — Я ведь даже не представляю, что именно стоило бы вспомнить. А исчезновения на острове абсолютны. После них не остается вообще ничего. Никаких семян, которые могли бы еще прорасти. Испещренная дырами пустота — вот сердце, с которым приходится жить… Почему я и завидую вашему сердцу упругому, отзывчивому на прикосновения, прозрачному, такому, которое может изменяться, если рассматривать его на свет под разными углами.

— Читая твои рукописи, я не чувствую, что в сердце у тебя пустота.

— Но все-таки согласитесь: писать книги на острове — занятие очень непростое. С каждым новым исчезновением слова все больше отдаляются от меня. Может, мои пальцы и смогли так долго писать истории потому, что ваше сердце всегда было рядом?

— Я был бы рад, если бы это было так! — ответил R.

Я вытянула перед собой руки. Мы оба долго разглядывали их, не мигая — так, словно на моих ладонях и правда покоилось что-то важное. Но сколько мы ни вглядывались, они оставались пусты.

На следующий день позвонили из издательства. Тот, кого назначили моим новым редактором. Старше R на несколько лет, малорослый, худой. Лицо как лепешка, без всякого выражения. Да при этом еще бубнит себе под нос так, что не все слова разобрать.

— Когда планируешь закончить рукопись? — спросил он меня.

— Ну… даже не знаю, — растерялась я, вдруг подумав, что R никогда не задавал мне подобных вопросов.

— В твоей истории возникает очень деликатный поворот. Думаю, лучше выписывать его осторожно, не торопясь… Сообщи, как только будет что показать. Хочу поскорее узнать, что дальше!

Чтобы лучше слышать его бормотание, мне пришлось наклониться вперед и упереться локтями в стол.

— Кстати, — спросила я как можно небрежнее, — а куда подевался R?

— Ну, он… э-э… — промямлил мой собеседник. — Он исчез.

— Исчез? — переспросила я, стараясь ничем себя не выдать.

— Ну да, в буквальном смысле. Или вы что-нибудь слышали?

— Нет, ничего, — покачала я головой.