Полиция памяти - Ёко Огава (1994)

Он указывает в тексте на бледные буковки е, затем берет средний палец моей левой руки.

— У этого кончик поврежден, верно?

— Да. В детстве разбила баскетбольным мячом, — отвечаю я неожиданно сипло.

— Тогда им лучше ударять сверху, строго по вертикали. Вот так…

Он несколько раз ударяет моим поврежденным пальцем по клавише:

еееееееее…

И хотя он держит всего лишь мой палец, меня вдруг накрывает безумное чувство, будто я вся угодила к нему в объятия. Жесткие и холодные. Он даже не стискивает как-то особенно крепко, но я снова чувствую силу, которая удерживает меня так, что не убежать. Мой палец словно прирастает к его ладони.

Он почти касается меня плечом, локтем, бедром. Но так и не отпускает моего пальца, продолжая стучать им по клавише.

еееееееее…

Аудитория заполняется мерным, нескончаемым ритмом — литера е все щелкает и щелкает по бумаге. Снова падает снег. Мои следы от церковных ворот до часовой башни вот-вот исчезнут. Он обнимает меня все крепче. Из его нагрудного кармана вылетает секундомер, кружится в воздухе и, упав на пол, проворачивается еще разок. «Неужели разбился?» — проносится в голове. И сама себе поражаюсь: тут бы скорее понять, что он хочет со мною сделать, при чем тут секундомер?

Где-то над головой бьют башенные куранты. Пять часов. Мощная вибрация, раскат за раскатом, нисходит с самого верха, сотрясает потолок и оконные стекла, пронизывает наши сцепленные тела — и растворяется в снегопаде. Кроме снежинок, не движется ничего. Не в силах пошевелиться, не смея даже вздохнуть — я заточена, словно узник, в недрах своей пишмашинки…

Дописав до этих пор, я решила показывать все свежие тексты редактору R — прежде, чем их увидит новый редактор в издательстве. Понятно, что R больше не мог оставлять свои примечания на полях, но теперь мы снова могли обсуждать с ним все детали моих историй, как в старые добрые времена — только уже в его потайной каморке. А поскольку стул в убежище был только один, мы садились бок о бок на кровати, клали на колени большой альбом для набросков и уже на нем раскладывали страницы рукописи, как на столешнице.

Да и самому R, конечно, занятость каким-нибудь делом пошла бы только на пользу. Когда долго живешь в укрытии, ничего не может быть лучше для здоровья, чем просыпаться поутру с мыслями о том, что ты будешь делать в течение дня, а вечером оценивать, все ли вышло по плану и стоит ли себя похвалить. Особенно если с утра поставить себе задачи как можно более конкретные — такие, чтобы их выполнение еще и увенчивалось хоть какой-то, пусть даже пустячной наградой. Работа, в которой выкладываешься, не теряя баланса между телом и духом, — вот в чем он и сам нуждался больше всего.

— Знаешь, если тебе не трудно… — сказал он однажды вечером, поднявшись по стремянке, чтобы забрать у меня поднос с ужином. — Не могла бы ты придумать для меня какое-нибудь занятие? Ну, чтобы и тебе пригодилось, и мне от безделья не маяться.

— То есть… помимо чтения рукописи? — уточнила я, отыскав его взгляд в квадратном проеме люка.

— Ну да. Конечно, в такой теснотище мало чего полезного сотворишь, но все-таки лучше, чем ничего… Любые поручения, даже самые пустяковые! Такие, наверное, и придумаешь-то не сразу, я понимаю. Но сейчас, когда тебя рядом нет, меня просто парализует. Без твоей помощи я не сумею тебе пригодиться!

Сжимая руками поднос, он разглядывал стоявшие на нем блюда. И когда говорил, по глади картофельного супа разбегались мелкие волны.

— Придумать такую работу, в общем, не сложно, — ответила я. — Даже не переживайте. До завтрашнего утра я сочиню для вас список мелких заданий. И правда, отличная идея. Одним выстрелом — двух зайцев, верно?.. Ну, ешьте скорей, пока не остыло! Вы уж простите, что один и тот же суп каждый день. Урожай в этом году был ужасный, всех овощей — только лук да остатки осенней картошки…

— Ну что ты. Твой суп — настоящий деликатес!