Ничего интересного - Кевин Уилсон (2019)

— Честно говоря, он не очень хорошо общается с другими детьми, — сказала Мэдисон. — Он странный, я это знаю. Но, блин, я сама была не самым нормальным ребенком, Лил. Очень красивым ребенком, это да. Знаю, это тщеславие, но против правды не попрешь. Но я была ребенком, и поэтому мысли у меня случались гадкие. Это иногда помогало — не быть красивой внутри. И моя мама, боже, она это во мне ненавидела; она была чопорной и очень красивой, и казалось, будто у нее в жизни не появлялось ни одной темной мыслишки. Я думаю, она меня боялась, думала, что я такая по ее вине. Каждую мелочь, о которой не упоминалось в книжке об этикете, каждый острый край она пыталась отшлифовать. Она постоянно комментировала, если я что-то делала не так, — а я постоянно что-то делала не так, потому что была ребенком, — и заставляла меня чувствовать себя паршиво. Она смирилась с моими братьями, этими чертовыми мальчишками, которые пытали собак и ломали вещи и были в сто раз хуже меня, но были мальчиками, так что им все сходило с рук. Нет, она сосредоточилась только на мне. «Мэдисон, люди скоро устанут от этих твоих маленьких странностей», — говорила она мне.

И я ударилась во все тяжкие. Я пыталась сломать ее, как она пыталась сломать меня. Мы много боролись из-за всякой ерунды. Она пыталась запретить мне играть в баскетбол. И пофиг, она любит меня. И я люблю ее. Она, по крайней мере, заботилась обо мне, каким-то диким способом, но заботилась, в отличие от отца, который, кажется, даже не знал, что я существую, пока я не стала старше и не начала приносить какую-то пользу. Но она делала мне больно. Делала мне больно тогда, когда этого не нужно было. Поэтому, когда Тимоти оказался таким странным малышом, которого очаровывали, не знаю, кармашки на пиджаках, я сказала, что никогда не буду пытаться его шлифовать. Я знала, что мир потом сам с этим справится. Поэтому я даю ему быть странным. Мне это нравится. Это делает меня счастливой.

И думаю, я начала понимать. Я привыкла. Казалось, что Тимоти был маленьким артистом, убедительным подражателем и таким образом стебался над людьми. Я вот о чем: к тому времени все дети виделись мне вполне клевыми.

Из кухни выплыла Мэри с грудой тарелок на руках. Каждый взрослый получил салат «Цезарь» с жареной курицей, перед Тимоти стояла тарелка домашних куриных палочек и макароны с сыром. А Бесси и Роланду досталось ровно то, о чем они просили: размороженные покупные куриные наггетсы.

— Вау, — восхитился Роланд. — Спасибо.

— Мэри позаботилась о том, чтобы у вас было именно то, чего вы хотели, — сказала Мэдисон, и Бесси, сгорая от стыда, осознав, что то, чего она хотела, больше никто никогда не заказал бы, посмотрела себе в тарелку и произнесла:

— Спасибо, мисс Мэри.

— Не за что, — ответила Мэри. — Нет смысла заставлять детей есть то, чего они не хотят. Глупости это.

— Можно мне тоже немного салата? — спросила Бесси, и Мэри просто кивнула, а затем вернулась с маленькой тарелкой салата и огромной бутылкой кетчупа «Хайнц» для наггетсов.

— С возвращением домой, дети. — Ее слова прозвучали как приговор: она как будто нарывалась на скандал и даже не попыталась это скрыть. Кто ее остановит?

— Замечательно, — сказала Мэдисон. — Джаспер, хочешь произнести молитву?

Джаспер кивнул. Бесси и Роланд выглядели ошеломленными. Мэдисон, Тимоти и Джаспер закрыли глаза и сложили руки, но мы с детьми просто смотрели друг на друга. Естественно, мы знали, что такое молитва — стоп, а дети точно знали, что такое молитва? Они знали, кто такой Бог? Может, они думали, что мама слепила их из глины? Я понятия не имела, но не собиралась заставлять их молиться, если они этого не хотели. Мы вежливо послушаем.