Фантом - Анастасия Баталова

Целоваться при ней они стеснялись. Оба. Это была их негласная договорённость: при ком угодно и где угодно, хоть в центре людной площади, хоть на сцене, хоть в зале суда, но только — не при ней. Не под прицелом этих мрачно-спокойных глаз с застывшими капельками ртути бликами тусклого света.

— Моё общество точно не напрягает вас? — временами спрашивала Оливия, откладывая вышивку и потягиваясь.

— Нет, нет, что ты… — поспешно и как будто бы немного виновато отвечал за двоих Артур.

13

Однажды ночью Люция отчего-то вдруг проснулась и, полежав некоторое время с открытыми глазами, обрела ясность сознания. Это не было одно из тех случайных ночных пробуждений, когда непреодолимо хочется уснуть снова. Слуха Люции достигли какие-то странные звуки: далёкое мяуканье кошки? скрип соскочившей с крючка двери нужника во дворе? приглушённые рыдания? Она насторожилась. Определённо, совсем рядом, в этой комнате кто-то плакал.

Оливия.

Сдавленные всхлипы доносились из того угла, где стояла её кровать. Она сидела, прислонившись к стене, натянув одеяло на голову, спрятавшись под ним точно под плащ-палаткой, и плакала. Сжавшись в комок, ссутулившись, вздрагивая всем телом, плакала она так горько, так отчаянно и безнадёжно, как плачут только от горя, которому ничем невозможно помочь. И это действительно было так. Самое неутешное горе в мире — горе отвергнутой любви.

Откинув одеяло, Люция вскочила и метнулась к кровати подруги. Бросившись к ней, она накрыла рыдающую своими руками, обняла, как смогла, точно так, как обнимала её Оливия в тот день, когда они примеряли волшебное платье, и зашептала горько, глухо, страстно, не сдерживая навернувшихся на глаза слёз:

— Пожалуйста, не плачь… Не мучай меня, Лив… Слышишь… — в тусклом оранжевом свете ночника лицо у Люции было точь-в-точь как у Христа на вышивке, — Не рви мне сердце. Ведь я теперь… Теперь уже ничего нельзя сделать…

Оливия не могла перестать плакать. Рыдания непроизвольно сотрясали её худенькую спину. И Люция, глотая слёзы, вдруг протянула руку и погладила её по подъёму заголившейся ступни в надежде, что эта робкая ласка хотя бы немного уменьшит непосильное бремя её несчастья.

Теперь они плакали вместе. Об одном и том же, но каждая по-своему. Две женщины. Две соперницы. Две подруги. А дождь всё барабанил по шиферной крыше домика, стук капель сливался в непрерывное глухое бормотание, вековая сосна на краю обрыва качалась под ветром, и блекло мерцала в просвете между тучами единственная холодная звезда.

14

Оливия всё худела и бледнела; у неё появились тёмные круги под глазами, на которых почти всегда теперь выступала розовая сеть капилляров — словно она постоянно рыдала или непосильно трудилась. Кожа её высохла и поблёкла; длинные руки всё время оставались холодны, Оливия зябла даже в самые тёплые солнечные дни и, сидя на веранде, постоянно закутывалась в шаль.

Люции давно бросались в глаза крайности в отношении Оливии к пище — та либо не ела вовсе, либо уплетала всё подряд с таким неуёмным аппетитом, что глядя на неё становилось жутко — настораживали Люцию и постоянные подругины отлучки куда-то после еды.

Однажды она решилась незаметно проследить за Оливией.

Закончился ужин, все поднялись из-за стола и начали расходится. Оливия ярко разрумянилась: вместе с пищей она всегда выпивала неимоверно много горячего чая. Спустившись по ступенькам веранды, девушка вышла со двора, и, на всякий случай оглянувшись, побежала в сторону моря. Люция подождала, пока подруга отойдёт достаточно далеко и отправилась следом. Ей пришлось идти очень быстро — Оливия скрылась за поворотом дороги и, чтобы не потерять её, нужно было успеть заметить направление до перекрёстка, где главный поселковый проезд разделялся на просёлок, ведущий по плоскогорью, каменистую тропинку к морю и утоптанную дорогу в лес.