Мирное время - Ольга Куранова (2020)

– Заткнитесь и не позорьтесь, – Боргес снисходительно улыбнулся. – Несовместимость чего? Техно-паразит совместим со всеми, он и создан, чтобы вживлять его людям. Несовместимость бывает только у человека. Вы не готовы принимать симбионт как часть себя и отторгаете его. У себя в голове. Все, что вам нужно, это наконец перестать думать о симбионте «он» и начать думать «я».

Об этом они тоже уже много раз спорили, но Боргес просто не понимал, как это воспринималось изнутри:

– Я не могу этого сделать. И у него есть сознание – по крайней мере, в зачаточной форме. Он может хотеть, проявлять агрессию, действовать, хотя я не давала ему команды.

– Нет, четыре-шестнадцать, – Боргес ласково улыбнулся. – Не может. Знаете, как это звучит? Как если бы я говорил: у моего хуя есть личность.

– Ваш хуй, доктор, – Йеннер знала, что он ее провоцировал. И у него получалось, – не пытается ничего делать сам по себе. Он часть вашего тела и подчиняется вашему сознанию.

Боргес рассмеялся. Он обожал, когда удавалось вывести Йеннер из себя:

– Как мало вы знаете о мужчинах, девочка моя.

– Мы говорили о симбионте.

– Уже много раз, – Боргес мечтательно прищурился. – И вы всегда реагируете, как в первый. Подумать только, из всех проблем, которые у вас могли бы случиться, – некроз тканей, неправильное прорастание искусственной органики, атрофия нервов и клиническая шизофрения, – вы беситесь из-за низкого синхрона. Исправить который дело нескольких часов. Девяносто восьми у вас, конечно, никогда не будет, но восемьдесят пять – вполне реальная цифра.

– Вы знаете, что я пыталась, – напомнила Йеннер. – И что это невозможно.

Боргес сцепил пальцы, оперся на них подбородком и улыбнулся шире:

– И вот это, четыре-шестнадцать, мой любимый парадокс. Вы приписываете симбионту то, что вы не готовы принять в себе. Не можете признать, что вам нужен контроль, нужно ощущение собственной власти. Что вы можете поставить человека на колени, заставить орать от боли, и вам будет хорошо. Что вас, четыре-шестнадцать, это заводит. И вот она, настоящая вы. Это не симбионт, хотя, да, это он вас такой сделал.

Он говорил абсолютно откровенно, не пытался играть словами, потому что знал – правда делала Йеннер больнее. Боргес любил делать людям больно, никогда этого не скрывал.

– Даже если это настоящее, доктор, что насчет всего остального? Или вы думаете, вторая часть, та, которую я воспринимаю как себя, – ложь? То, как я хочу беречь близких мне людей, то, как мне плохо, если они начинают ненавидеть меня и бояться, – это что, вы думаете, такое кокетство? Что мне достаточно просто вернуться в Карательный и все станет хорошо? Думаете, для счастья мне хватит контроля, насилия и компании мясников вокруг?

Он улыбался, смотрел на нее абсолютно непроницаемыми черными глазами, и наслаждался той реакцией, которую спровоцировал.

Йеннер знала, что так будет. И он тоже это знал.

Они только теперь начинали говорить всерьез.

– Нет, четыре-шестнадцать. Не думаю, что вам этого хватит. Иначе я никогда не отпустил бы вас. Знаете, я предпочитаю держать своих ручных психопатов ближе к телу. Так что у меня для вас только один совет: совмещайте. Ставьте на колени, не причиняя вреда. Делайте больно так, чтобы вас не боялись и не ненавидели. Платите людям удовольствием за то, что с ними делаете, в конце концов. Только перестаньте, наконец, обвинять симбионт. Это вредно для здоровья.

Йеннер чувствовала себя так, словно Боргес вскрыл ее, покопался внутри и зашил снова:

– А я-то надеялась, что вы просто посоветуете мне таблетки.

Он рассмеялся:

– Девочка моя, таблеток от себя еще не придумали.

– Думаете, у меня получится? Совмещать.

Он откинулся в кресле назад, положил ладони на столешницу и оглядел Йеннер так, словно видел ее впервые: