Пепел - Екатерина Бунькова (2017)

Она развязала воротник, и платье некрасиво оползло, свесившись с плеча. Она тут же выпуталась из рукавов, отчего лиф и вовсе повис, удерживаемый только невысоким корсетом. Сиделка вытянула из него большую грудь с расплывшимися сосками и потянулась ко мне с поцелуем. Я хотел уползти или хотя бы увернуться, но мне это не удалось. Она прижалась к моему рту потрескавшимися губами. Я стиснул зубы, но ее сухой язык как-то умудрился разжать мне челюсти. Извиваясь, как змея, он зашарил у меня во рту, стремясь пролезть в глотку. Я закашлялся и начал задыхаться. Ее язык был таким длинным и при этом сухим, что забирался всюду, прилипая и отнимая у меня остатки влаги. Когда я уже почти задохнулся, он вдруг исчез.

— Пить хочешь? — сочувственно спросила она. — Ну извини, молока пока нет. Вот через несколько месяцев…

И сиделка вдруг превратилась в Хель. Вокруг кровати встали ее дети, наблюдая, как мать скользит губами по моей голой груди, спускаясь все ниже и ниже.

«Убери их! Убери детей!» — беззвучно кричал я. Но зря: дети и сами исчезли, превратившись в черные драконьи скелеты, угрюмо взирающие на то, как Хель забавляется со мной. А она действительно забавлялась: я не хотел ни ее, ни сиделку. Я вообще не хотел женщину, я хотел пить! Так что Хель трясла и дергала обмякший орган и смеялась надо мной — едко и унизительно.

— Ты бы хоть морковочку взял, — посоветовала она голосом Закка. Я глянул на нее и застыл: на теле Хель сидела голова северянина. Он скалился и плевался, нависая надо мной и тряся обвисшей старушечьей грудью, а я не мог даже глаза закрыть. Чудовище забралось на меня и принялось ерзать, оставляя влажные следы.

— Не встает. Никак не встает, — жаловалось оно. — Придется мне вставить.

С этими словами монстр окончательно превратился в Закка, поднял и развел мои колени, нацелил свой уродливый член и…

Я проснулся от собственного крика. Сел на кровати, тяжело дыша и пытаясь успокоить бешено колотящееся сердце. Приснится же такое.

Я встал, налил себе полный стакан воды и наконец-то напился. В горле у меня действительно ужасно пересохло. Ноги все еще гудели, а подошвы стоп напоминали щедро истыканную булавками игольницу. Состояние было препоганейшее. За окном тоже наблюдалась какая-то муть: над городом висело пыльного цвета облако, из него летело что-то среднее между туманом и моросью. Надеюсь, меня не погонят сегодня на улицу.

Не погнали. Все оказалось гораздо хуже: после завтрака Лан отправила меня… к прачкам. После того, как я ознакомился с сутью их работы, у меня возникло серьезное подозрение, что Лан мстит мне за то, что я больше не испытываю к ней симпатии: сначала зола, потом прогулка босиком, теперь вот стирка. Мало того, что это было ужасно унизительно, да к тому же работа оказалась крайне тяжелой, и к вечеру, когда меня все-таки отпустили из этого влажного ада, у меня жутко болела спина, ныли все мышцы, а на руках горели огнем лопнувшие мозоли от бесконечного выжимания простыней. Боги, неужели эти тетки каждый день так вкалывают? Я и один раз еле пережил, и это еще с учетом того, что прачки отпустили меня чуть пораньше, поняв, что на моих руках живого места не осталось. Если завтра Лан отправит меня этими руками что-нибудь солить, значит, и правда ненавидит и специально издевается.

После ужина, в течение которого Закк не переставая шутил надо мной по поводу женской работы, я, как обычно, вознамерился уйти подальше от всех и провести вечер в уединении, но меня вдруг остановил Эдар:

— Куда ты так торопишься, Эстре? Неужто тебе весело сидеть одному взаперти?

Я окинул взглядом его медведеобразную фигуру, нависшую надо мной, и неохотно пояснил:

— Мне здесь не рады.

— Чушь! — Эдар хлопнул меня между лопаток, едва не выбив дух. — Я тебе рад. Бардос тебе рад. Лан тебе рада. А что Закк зубоскалит — так он со всеми так.