Вот это демонстративное пренебрежение, мол, смотри чего ты лишаешься. Брату за его лояльность я вручил дары, а ты остаешься ни с чем. Все потому что маменькин сынок, хотя Паша никогда таким не был. И Олег тоже. Они самостоятельные, самые лучшие, взрослые и понимающие. Они опора, которую Слава умело расшатывает.

Я осматриваюсь. Ромы еще нет. В принципе, все самое ужасное уже случилось. Приди Слава в квартиру, как-то можно было бы оградить ребят, но на улице у меня не было ни единого шанса.

— Может, пригласишь в дом? — спрашивает с усмешкой, автоматически ставя себя на ранг выше.

— Извини, не приглашу, — отказываю. — Мы с ребятами устали и уже поздно.

— Мам, ну пожалуйста, — выпрашивает Олег.

— Нет, — остаюсь на своем. — Папа сможет прийти к вам завтра. Сегодня мы идем домой одни.

Олег недоволен, но слушается, прощается с отцом и поникший идет к двери. Я даю Паше ключи и велю им идти домой.

— Мы несколько минут поговорим. Идите.

Без поддержки сына я чувствую себя в опасности рядом с, как оказывается, совершенно незнакомым мне человеком. Того мужчины, которого я знала семь лет назад, давно нет. Сейчас вместо него самоуверенный ублюдок, который думает, что вправе принимать решения относительно детей, которых не видел три года.

— Я думала, что получится решить по-другому, — говорю ему. — С завтрашнего дня я подключаю юристов, видеться с детьми ты сможешь только после решения суда. Тебя не было три года, Славик. Три долбанных года. А теперь ты заявляешься в подарками и улыбками, оскорбляешь того сына, которому неугоден и поощряешь другого! Ты кем себя, мать твою, возомнил?!

— Отцом.

— Хреновый из тебя отец, Славик. Ты три года просрал и совсем не знаешь своих детей. Они выросли. Ты им в качестве подарка что приволок? Автоматы и пистолеты? Джедайские мечи?

— Увидишь, — с улыбкой произносит Слава.

Он совершенно спокоен, в то время как я не на шутку распалена. Зла на него за то, что у него всё просто. Он не думает о чувствах детей, вертит ими так, как хочет. Сегодня я хороший папа, завтра могу пропасть, а затем снова появиться и улыбнувшись, спросить, почему один из сыновей отворачивает от меня голову. Была бы под рукой ваза — так бы и разбила ее о его голову, но увы ни вазы, ни чего-то, чего не жалко, у меня нет.

При этом я понимаю, что к самому Славе у меня нет абсолютно никаких чувств. Они умерли еще во время последнего года нашей семейной жизни. Четыре года после мы спокойно уживались, он мне не мешал, забирал детей, гулял с ними, изредка дарил подарки. Был неплохим отцом, за исключением последних трех лет. Я ненавижу его за них. За то, что Олег всё это время его ждал, за злость и обиду Паши, за то, как он с ним обошелся. Руки чешутся ворваться в квартиру и выбросить его подарки Олегу через окно.

Я зла за его длительное отсутствие и нежелание хотя бы извиниться. Он ведь заявился, как будто так и должно быть. И повел себя не как виноватый за длительное отсутствие отец, а как герой, нашедший в себе силы спасти человечество. Ждал, что к нему побегут. Частично дождался. Я помню этот триумф в его глазах, когда Олег подбежал, обнял. Он чувствовал себя победителем.

— Твои юристы ничего не сделают, — он усмехается. — На твой счет сегодня капнула сумма, с лихвой покрывающая сумму алиментов за прошедшие три года. Я ведь тоже не последний человек теперь.

Он вздыхает и трет лицо руками, запускает пальцы в волосы, будто поправляя их.

— Да и давай честно. У меня свой бизнес, множество знакомых в столице, а ты… моделька.

Он кривится, будто произнес ругательство. Я знаю, что ему не нравилось то, чем я стала заниматься, он не хотел никаких подработок и показов. Запрещал. Хотя я надеялась, что поймет. Как позже поняла — зря. Разводиться нам нужно было еще до контракта. Рвать с мясом. По живому.