Осенние - Ульяна Каршева (2014)

Я заставляла себя говорить, потому что только в процессе пустопорожней болтовни я сумела бы не расплакаться. Я не понимала — именно это было чудовищно. Что он делает? Почему он сначала целовал меня так, будто и не чаял увидеть в жизни никогда, а потом… Потом всё испортил… Что — случилось?!

У подъезда, перед тем как выйти, я привычно качнулась к нему — поцеловать. И чуть не задохнулась не то от страха, не то от возмущения, когда он заметно отшатнулся от меня. Исправился мгновенно — перехватив сильной ладонью меня за плечо и придержав, и поцеловал меня сам. Сразу не отпустил, вглядываясь в мои испуганные (и ничего с этим поделать не могу!) глаза, сказал безэмоционально:

— Может, зря всё это… А может, изменится всё… Спокойной ночи, Алёна.

— Спокойной, — сумела выговорить я и, сгорбившись под курткой на голове и на плечах, побежала к подъезду.

Он впервые не стал дожидаться, пока я войду, и уехал.

Чёрный ночной дождь медленно, но верно наращивал мощь. Небольшая крыша узкого подъездного крыльца почти не спасала от его струй, которые рикошетом брызг о ступени били и по ногам…

Дождя я не замечала. Пока понимала только одно: Костя всё-таки встретился в том кафе с Верой — и она что-то сказала ему такое, что он… Себе-то врать зачем? Он и до этого вечера работал много. Интуитивно понимала ещё, что раньше — я ему не мешала, а теперь стала помехой — знать бы только в чём! Вспомнилась вдруг Цветаева: «О вопль женщин всех времен: „Мой милый, что тебе я сделала?!“»

Машинально подняла руку стряхнуть с лица капли дождя…

Глупая мысль: я так и не увидела его глаз в темноте машины.

Машинально поднялась домой, закрыла входную дверь. Ребята уже ушли. Машинальный взгляд на настенные часы — я пробыла с Костей час?…

Дальше всё на автомате. Вымыла обувь, поставила её сушить. Отнесла в ванную промокшую куртку — повесила сушиться. Мельком видела маму, которая спросила, как моя вечерняя прогулка. Подняла большой палец (не смогла бы ответить вслух): «Шикарно!» Мама сказала, что отец уже лёг, и пожелала мне спокойной ночи. Кажется, я ответила?

Зачем-то зашла на кухню. Вроде — сытая. Но пирожок взяла. Откусила кусочек, прожевала. Прошла мимо комнаты родителей в свою. Вкуса прожёванного не почувствовала… С забытым пирожком в руке подошла к окну. Но сначала выключила свет — чтобы не видеть портрета на стене. У окна вспомнила про пирожок и стала старательно думать, отнести ли остаток на кухню, или оставить здесь, сунув в ящик стола до завтра, чтобы лишний раз не скрипеть полами…

И бессильно села на стул у окна, торопливо вытирая хлынувшие слёзы. За что? За что он так со мной? Сначала был нежен, даже страстен — вцепился в меня так, словно боялся: я сбегу в первые же мгновения!.. Ты мужчина! Скажи чётко, что тебе предоставили выбор между мной и карьерой, — я же это поняла! И что ты выбрал её — карьеру, и в этом своём мире ты меня рядом с собой не представляешь!

Зачем оставлять мне неопределённость? Надежду, что всё возможно? Ведь эта надежда увеличивается, превращаясь в опустошающую неуверенность… Кто я теперь? Брошенная? Оставленная про запас, если там у тебя что-то сорвётся и пойдёт не так?

Но самое страшное не это.

Что делать, если он завтра позвонит, как обычно?

А если не позвонит — никогда?

Хотелось выть в голос и ругать себя за податливость и неумение быть настырной, чтобы докопаться у него: что происходит? Почему я так… деликатна?

… Постепенно слёзы высохли, и реальность начала возвращаться ко мне со всех сторон, будто до сих пор я находилась в тесном закрытом пространстве, куда не пробивается ни один звук.

Прыгнул на подоконник кот. Но не стал подходить ко мне, чтобы по привычке приласкаться. Только лапой легонько поцарапал раму, и я послушно открыла ему окно. Ночь ввалилась в комнату облаком сырости, пахнувшей на меня горечью палой листвы, сырого бетона и кирпичей.