Осенние - Ульяна Каршева (2014)

— Я тебе спать не дала, да? — Кроме этой фразы, ощущая вину, ничего придумать не смогла. — Костя, если хочешь спать, ложись. Я ещё немного посижу.

— Немного? Да ты сидишь часа три, как я проснулся… Что ты делаешь? Я смотрю, и мне кажется… Алёна, это было и со мной? Я должен был… умереть?

— Не знаю, — буркнула я, тоже глядя на листы. Одно изменение. И всё. Больше я не могла ни о чём думать — одно изменение. Что же за страшная смерть ожидает незнакомку? — Я ничего не знаю. У тебя глаз плохой был, и я старалась, чтобы он стал живым. И порез.

— Почему ты больше не рисуешь?

— Отдохну немного — и начну, — вздохнула я. Обернулась. — Костя, ты правда, поспи.

— Что с руками? Почему ты их так держишь?

— Устала, — невольно улыбнулась я.

Он вдруг чуть нагнулся и приподнял мои руки за запястья.

— Расслабься, — прошептал мне в ухо.

Посидев немного скованно, я прислонилась к спинке стула, щекой к колючей от щетины щеке Кости. Он сам предложил. Почему бы не посидеть, отдаваясь во власть его тепла и нежности?

— Ты хотел ехать…

— Забудь об этом. Давно у тебя получаются эти рисунки?

— С тебя началось. — Я ответила по инерции, не задумываясь, и напряглась: а если после этих слов он распрямится и уйдёт?

Даже не дрогнул. Только заметил:

— Тяжело такое даётся?

— Для меня это внове… Может, дальше будет легче.

Он отпустил мои руки, встал, огляделся и, стараясь не шуметь, подтащил к столу кресло. Посматривая на него, я прикидывала, рисовать ли далее на законченном листе, или начать новый… Костя сел в кресло и прошептал:

— Буду моральной поддержкой и время от времени держать тебя за руки. Как у тебя самой? Нога — не болит?

— Немного, — снова улыбаясь от неожиданности, откликнулась я.

Дальше мы сидели, как два заговорщика, тихо-тихо. Только раз я сходила на кухню, принесла для него гретый компот и пирожков из холодильника. И, как ни странно, после того как я позаботилась о голодном, после того как он заставил и меня проглотить пирожок, дело с портретом сдвинулось с места. Красный карандаш всё ещё энергично двигался на каждом новом листе, но линии прорисовывал слабо — и они уже не выглядели такими смачными, как раньше, и даже на невооружённый глаз была заметна разница этих линий в ширине.

Ранним утром, ещё до пробуждения моих родителей, я проводила Костю до двери. Он обещал звонить и напомнил, что мы увидимся лишь после его поездки — недели через полторы… Закрыв за ним дверь, я вернулась к себе, взглянула на последний лист с большеглазой незнакомкой, кровь на лице которой теперь совсем побледнела, и, помассировав разнывшееся бедро, залезла под одеяло.

Засыпая, подумала: «Всё так зыбко. Он уехал. Что будет с аварией — не знаю. Что ещё придумает Вера — неизвестно. И что будет со всей моей жизнью?…»

Почти заснула, когда в комнату заглянула мама. Она кивнула мне, поправила одеяло на моём плече и унесла со стола кувшин с остатками компота и две чашки. Слава Богу, листы с портретами я спрятала раньше. Напугала бы ещё…

… Разбудил меня мобильный.

Недовольный голос Женьки сказал:

— Ты мне нужна прямо сейчас!

— Приезжай, — сонно сказала я.

— Я — приезжай?! — поразился Женька. — Ты мне в галерее нужна!

— Жень, я тут вся побитая и сбитая, — сообщила я и зевнула. — Меня машиной почти переехали. Всё тело болит, нога изрыдалась. И вообще, мне сейчас неплохо бы выпить болеутоляющего. И спать, спать, спать, чтобы побыстрей выздороветь.

— А по-человечески объяснить можешь? — рассердился парень.

Я завозилась и, положив за спину подушку, прислонилась к ней.

— Жень, меня вчера сбила машина. Ну, когда шла с Арбата. Я сейчас безногая и нетранспортабельная — в смысле общественным транспортом. Легче перевезти галерею сюда, чем меня вытаскивать из дома.