— А так как вы были христианкой, сударыня, — я не сомневаюсь в этом, услышав вашу речь, — я бы попросил вас вступиться за нас перед вашим повелителем, чтобы его снисходительность и добрая предрасположенность не иссякли.

— Но я не ренегатка! — с негодованием возразила Анжелика. — Я христианка.

Отец де Валомбрез в замешательстве погладил длинную бороду. Ему приходилось слышать, что все жены и наложницы султана считаются мусульманками и должны открыто следовать предписаниями магометанской веры. У них есть даже своя мечеть.

— Меня взяли в плен, — повторила Анжелика, — но я христианка.

— Я не сомневаюсь в этом, дитя мое, — примирительным тоном прошептал святой отец.

— Моя душа тоже в большой опасности, — страстно продолжала Анжелика, вцепившись в прутья решетки, — но вас это не беспокоит. Никто и не подумает выкупить меня, спасти! Ведь я — только женщина.

Она не могла как следует объясниться, сказать, что с некоторых пор ее более пыток страшит то изощренное сладострастие, что опутывает гарем, медленное разложение души, зарастающей ядовитыми злаками лени, чувственности и жестокосердия. Этого-то и добивался Осман Ферраджи. Он знал повадки дремлющей, но неистребимой женственности, и умел ее пробудить. Священник услышал, что женщина под покрывалом плачет, он сочувственно покачал головой.

— Принимайте ваш жребий с терпением, дочь моя. Вам по крайней мере не грозит ни тягостный труд, ни голод, как братьям вашим.

Даже в глазах доброго святого отца потеря души женщины значила меньше, чем души мужчины! Может быть, он и не презирал женщин, но, видимо, полагал, что слабость и непоследовательность женской натуры заслуживают некоторой снисходительности в глазах Всевышнего.

Анжелика взяла себя в руки. Она сняла с пальца один из перстней, кольцо с огромным бриллиантом, с внутренней стороны которого были выгравированы имя и девиз рода Плесси-Белльер. Она помедлила под взглядом Верховного евнуха, но решилась. Ведь все уже было обдумано заранее. Пройдет немного времени, и, она это знала, Осман Ферраджи отправит ее в султанские покои. Он дал ей понять, что она во всем должна следовать его советам. Разочаровав Верховного евнуха, она потеряет его поддержку. Переча Мулею Исмаилу, погибнет в мучениях.

Она уже спрашивала себя в ужасе, не ожидает ли она сама с нетерпением часа решающего поражения, устав от тревоги обманчивых надежд. Кто мог ей помочь? Изворотливый Савари был всего лишь старым рабом, переоценивающим свои силы. А с Мулеем Исмаилом шутить не приходится. И если пленники все же отважатся на безрассудный побег, они не станут связываться с женщиной. «Из гарема не убегают». И все же нужно попытаться не провести в нем остаток жизни. По ее представлениям, лишь один человек был способен повлиять на несговорчивого султана. Она протянула перстень через решетку.

— Отец мой, умоляю… Заклинаю вас по возвращении отправиться в Версаль. Попросите аудиенцию у короля и передайте эту вещь. Здесь выгравировано мое имя. Вы расскажете ему, что я попала сюда. Вы ему скажете…

Опустив глаза, она закончила сдавленно:

— …Вы скажете, что я взываю к нему о прощении и помощи.

Увы, еще до окончания переговоров Мулей Исмаил узнал от французского ренегата, что под названием Братства Святых Даров таится Братство Пресвятой Троицы. Гнев его был ужасен.

— Ага, нормандская лиса, твой раздвоенный язык опять солгал! — сказал он Колену Патюрелю. — Но теперь тебе не удастся довести до конца свою шутку.

Сначала он повелел насыпать пороху в бороду, уши и нос хитрецу и поджечь. Потом одумался и ограничился тем, что велел привязать его нагого к кресту под солнцем на площади и приставить двух стражей с мушкетами, чтобы отгонять хищных птиц и не дать им выклевать распинаемому глаза. Один из них неловко выстрелил и ранил нормандца в плечо. Узнав об этом, султан своей рукой отсек голову стража.