Я была первой - Катрин Панколь (2001)

Мы с Арманами были неразлучны. Полному слия­нию двух наших семейств мешал только дядюшка. Он стал единственным препятствием на пути моей матери. Она видеть его больше не могла, и ничуть не пыталась этого скрывать. После его пребывания в комнате мать настежь распахивала окна, исступленно перестирывала свои простыни и рубашки, чтобы из­бавиться от ненавистного запаха, набрасывалась на него, когда он ковырялся в зубах или клал локти на стол. Раньше он мирно зевал на заднем плане, теперь же мешал осуществлению планов первостепенных. Мать не могла придумать как от него избавиться, и уже готова была отчаяться. Чем больше она раздра­жалась, тем более заискивающе он на нее поглядывал, краснел, заикался, тушевался, но не уступал врагу ни дюйма заветной территории. Он давно все понял, и по ночам, лежа на своей раскладушке по соседству с котельной, размышлял, как бы ему справиться с кон­курентом и опять воцарится в своем глубоком кресле.

Решив исключить дядюшку из игры безо всяких объяснений, мать совершила тактическую ошибку. Лавочник по натуре, он тут же взбунтовался и при­нялся подсчитывать убытки. Часами просиживая в своем углу, он не просто дулся: мысленно пробегая пальцами по калькулятору, он в очередной раз под­водил итоговую черту, кровь в его венах начинала бурлить, и он втихую замышлял страшную месть.

Мы от него прятались, на цыпочках выскальзы­вали из дома, оставляя в гордом одиночестве. Мы бродили по горным склонам, спали в домиках для туристов, мать велела нам поглубже вдыхать све­жий воздух, а сама крепко сжимала руку своего спутника. Арман-младший преследовал нас с сестрой, хватал за руки, прижимал к себе, противно ды­шал в шею, заговорщицки поглядывая на наших братьев. Но те только усмехались и без конца спра­шивали: «Не пора ли нам остановиться?».

Мы ели фондю[14] с белым вином. Мама закрывала глаза, и мы опустошали свои бокалы. Будущий дан­тист усердно меня спаивал, а я и не думала сопро­тивляться. Он надеялся воспользоваться ситуацией, шуровал руками под белой в красную клетку ска­тертью, пытаясь меня потрогать. Я пыхтя, боролась с ним, изо всех сил отталкивала его любопытные руки, вскидывала глаза в надежде найти поддержку. Однако никто не спешил прийти на помощь. Старшая сестра легко отвадила незадачливого ухажера и под­мигивала мне: «Ну же, теперь твоя очередь», старший брат давился от смеха и вскидывал палец в непристой­ном жесте, мама, томно облокотившись о своего Анри, играла с его пальчиками, целовала их один за дру­гим, и каждому придумывала ласковое прозвище. После кофе все пили ликер. Братья и сестра засыпали вповалку прямо на скамье…

Я оставалась одна, но бояться мне было нечего. Я знала, что если когда-нибудь мне придется защи­щаться всерьез, вся эта семейная, почти супружес­кая идиллия взорвется в два счета.

Я надеялась, что до этого еще далеко. Мать вы­глядела влюбленной, счастливой как маленькая де­вочка. Наконец-то она нашла своего мужчину. Анри рассказывал ей как тают ледники, как сходят лавины, а мать восторженно вскрикивала, прижи­малась в нему и посылала мне воздушные поцелуи.

Я ловила их на лету и растирала по всему телу как капельки бесценных духов, вдыхала, облизывала, целовала. Мать заливалась смехом, и все начина­лось сначала: так мы играли в безумную любовь. Мать была так хороша, так блаженно-спокойна. Я не обращала никакого внимания на ее возлюблен­ного. Для меня существовала только она: ее длин­ные ноги в белых шортах, золотистые от загара ру­ки, округлые плечи, с которых томно сползала легкая маечка, черные волосы, сверкающие на солн­це, и нежные взгляды, которые она столь щедро мне посылала. Я закрывала глаза, старалась запомнить ее такой, спрятать в укромном уголке моей памяти, и невольно забывала о неловком похотливом юно­ше, который суетливо подбирался ко мне.